— Ты хочешь поехать? — осторожно спросил отец.
— Да, — улыбнулась Соня.
И ее жизнь поменялась. Она быстро наполнилась незнакомыми людьми, долгими прогулками по парижским улицам. Соню поразило то, какие другие там люди и какие одинаковые чувства. Ей было интересно, так что она не спеша, с наслаждением наблюдала за жизнью, делала пометки в блокнотах, раздумывала о чем-то.
Конечно, у нее и во Франции появилось достаточно много друзей-знакомых. Так уж получается, что человек, который умеет слушать, никогда не пропадет и не останется один. Ведь слушать можно на любом языке, к тому же Соне нравился французский, и она довольно быстро его выучила. Ее французские друзья вполне адекватно воспринимали ее молчание. Они водили ее в местные кафе — только для своих, показывали красивые места, свои работы, знакомили с кем-то, возили в Прованс, Нормандию, Ниццу.
Соня прожила во Франции два года, и события ее юности постепенно стерлись из памяти. Или, вернее, они выцветали, как старые фотографии, которые лежат в альбомах до поры, пока кому-то не захочется вспомнить былое. Соня жила будущим, и у нее даже случилась парочка мимолетных романов, которые, впрочем, довольно быстро закончились. Она не хотела тратить время на отношения, в которых не чувствовала такой же большой любви, какую в свое время она увидела в глазах Ингрид. И уж если не она, то хотя бы ее избранник должен был, как ей казалось, испытывать что-то подобное. Только в этом случае все имело смысл.
Настоящая любовь. Соня ходила по улицам Парижа и заглядывала в лица незнакомцев, каждую минуту готовая к чему-то настоящему. По крайней мере, ей хотелось думать, что она готова. Только ей не хотелось, чтобы настоящая любовь оказалась бы такой же разрушительной, какой оказалась любовь Ингрид. Соня не хотела, чтобы ее разрушили, она не хотела бы также никого разрушать. Она пыталась только понять, как стать счастливой, и вопрос этот при всей его банальности был самым непростым.
Однажды ее окликнул смутно знакомый женский голос. Соня шла с работы в сторону одного небольшого кафе пешком, потому что обожала Париж и любила ходить пешком. Соня обернулась и поначалу даже не узнала женщину, которая ее окликнула.
— Элиза? Черт, это что, ты? Элиза! Алло! — Женщина, которая позвала Соню этим старым, уже совершенно забытым именем, сидела на переднем пассажирском сиденье открытой машины-кабриолета, Соня не узнала марки, но машина была дорогая, красного цвета. Женщина привстала на сиденье, она была стройной, высокой, на ней было белое шелковое платье свободного покроя, сильно обнажающее красивую загорелую грудь. Белый шарф развевался свободными концами на изящной шее женщины, а из-под шарфа поблескивало колье. Глаза были закрыты крупными темными солнцезащитными очками, а на руке, которой женщина размахивала, блестела россыпь колец. Соня подалась вперед. Мужчина в бейсболке, что сидел за рулем кабриолета, вышел из машины вслед за Ингрид. Ничего особенного, обычный миллионер на отдыхе, лет сорока, хороший цвет лица. Симпатичный, ленивая походка, тоже солнцезащитные очки, хлопковое поло, шорты, кожаные сандалии, но все очень дорогое. Соня заметила на заднем сиденье машины связку клюшек для гольфа. Высший класс?
— Нет, ты посмотри! — крикнула женщина. — Она меня даже не узнает. Элиза, ты что, хочешь сказать, что я богатой буду? Это просто смешно!
— Ингрид? — ахнула Соня, когда женщина сняла очки.
Та стояла и улыбалась, довольная произведенным эффектом. Она стала даже красивее, чем тогда, когда Соня увидела ее впервые. Дорогая одежда была подобрана безукоризненно, легкий загар невероятно шел ей, короткая стрижка и ореховый цвет волос — что-то новое — тоже удивительно поменяли ее в лучшую сторону — она стала более изысканной, более аристократичной.
— Да! Это я. Прошу любить и жаловать! Но как ты тут оказалась? Мы-то здесь тратим его деньги, это наша главная задача. Медовый месяц во Франции — что может быть банальнее? Что может быть дороже? Это его идея. Я хотела ехать в Таиланд, там веселее. — Ингрид беззаботно щебетала и изредка бросала короткие, полные нежности взгляды на мужчину в шортах. Он отвечал ей тем же. Его глаза горели, на Соню он практически не смотрел.
— А ты так и помалкиваешь? — спросила Ингрид, когда запас ее слов чуть истощился. — Антошка, помнишь, я тебе рассказывала, что знала девушку, которая всегда молчит. Так это она.
— Ага, — пробормотала Соня, краснея.
Интересно, что она еще рассказывала этому… Антошке?
— Знаешь, я тоже все мечтаю научиться хоть иногда молчать. Не понимаю, как Антошка выносит мое постоянное чириканье.
— Нормально выношу, — усмехнулся упомянутый Антошка. — Ингрид, мы опоздаем. Мне-то все равно, но если тебе еще хочется туда пойти…
— Ой, хочется! Хочется, Антош. Сейчас! — Ингрид приблизилась к Соне. — Слушай, я так рада тебя видеть. Мы просто обязаны посидеть и поболтать немного. А? Ты сможешь? Мы сейчас должны ехать на один закрытый показ, я хочу там одно платье прикупить, а потом… Антош… — Ингрид повернулась к мужу: — Можно я после показа с Элизой встречусь?
— Ингрид, если хочешь, ты можешь пригласить Элизу к нам в номер, — предложил он.
— О, мы лучше в кабаке посидим каком-нибудь! — замотала головой Ингрид. — Тут на каждом углу кабаки.
— Я вызову водителя, — моментально среагировал на слово «кабак» Антошка.
— А вот это давай, — усмехнулась Ингрид и пояснила, что уже умудрилась как-то разбить «Порше», еще в Берлине, правда, когда ехала от подружки подшофе. — Ужас, что было. Я сама чуть не разбилась. Теперь пьяной за руль — ни за что. Никогда. Ну, до вечера?
Соня кивнула. Женщина, которую, как она считала, она погубила, стояла перед ней, смеялась и поправляла бриллианты на шее. Это было странно.
Кафе и ресторанчики Парижа — не те, конечно, в которые Ингрид водил ее молодой муж, а обычные, которых там миллион, — Соня обожала. Много людей, много разговоров вокруг, и никому нет до нее никакого дела. Даже тем, с кем она пришла. Но больше всего она любила сидеть в кафе одна. В обеденный перерыв или после работы, с книжкой в руках или без нее. Ингрид и Соня встретились на Гревской площади, около Ратуши, и пошли пешком. Ингрид предлагала поехать в «Le Doyen», говорила, что в восторге от лукового супчика, что там реально круто готовят, но Соня только помотала головой. Она знала место получше.
Тихий семейный ресторанчик неподалеку от представительства, где служила Соня — ее любимый, — был вполне типичным для Парижа. Он не был рассчитан на туристов и демонстрировал это всеми доступными способами — отсутствием меню на английском, отсутствием красочных фотографий еды, отсутствием улыбок на лицах официантов. Это был ресторан для своих, с хорошей едой и плохой старой мебелью. Столик, за который усадили Соню и Ингрид, раскачивался, одна ножка была короче оставшихся двух. Они сели на улице, было тепло, хоть вечер уже и принес некоторую прохладу.
— Хорошее место? — уточнила Ингрид, с сомнением стряхивая крошки с хлопковой скатерти в крупную красную клетку.