— А где тебя носило? — бросила Ингрид капризным тоном, строя из себя королеву. — Ты должен был быть здесь уже три часа назад. Тебя ведь ждут!
— Так что, чаю не дашь? — спросил он, укоризненно склонив голову и заглядывая ей в глаза.
Соня увидела это — безмолвный диалог между людьми, которых связывает больше, чем просто какое-то общее дело. Глаза Готье, зеленые, насмешливые, излучали уверенность и что-то еще, не имеющее названия, уникально принадлежащее только ему. Глаза Ингрид молили о чем-то, известном только им двоим. Она злилась.
— Ты должен быть собранным, мы все здесь работаем, чтобы добиться успеха. Но если мы не будем репетировать… — Ингрид изо всех сил старалась изобразить безразличие, но спектакль проваливался. Она не справилась с ролью.
— Иня, а людям ты тоже не даешь чаю? — ухмыльнулся Готье. — Ладно, обойдемся. Сделаем сами, да? — Это он, кстати, сказал Соне, легко пробежавшись по ней равнодушным, немного насмешливым взглядом.
— Ты вообще понимаешь, что сам все время все разрушаешь? — завелась Ингрид, и Готье моментально помрачнел.
— Только не надо опять про тех двух козлов-продюсеров. Говорю тебе, они и не собирались нас брать! — тихо и скорее зло сказал он ей.
— Ты не знаешь! Ты не можешь знать, тебя тут не было, а они были, и сидели, и ждали тебя, но ты не приехал. ТЕБЕ НАДО БЫЛО ПОБЫТЬ ОДНОМУ! — практически прокричала Ингрид.
Она слишком долго ждала и теперь не могла остановиться, хотя и сама понимала, что лучше бы не продолжать в таком духе. Готье побледнел, потом повернулся и вышел из кухни. Воцарилась тишина. Через пару минут Ингрид вскочила и побежала за ним вслед. Володя проводил ее взглядом, подошел к Соне и спросил, хочет ли она поехать домой.
— Нет, — ответила она к его удивлению и, конечно, ничего больше не пояснила. Только встала и налила Володе и себе кофе, который Ингрид начала делать, да так и не доделала. Володя пожал плечами. Все кончилось минут через пятнадцать, в течение которых еще несколько человек спаслись бегством из студии и набились в кухню. Все сидели, обсуждали странности погоды, что-то насвистывали, говорили о том, что репетиции уже, скорее всего, не будет… и было это так, будто такие чаепития и такие разговоры велись на этой кухне уже в миллионный раз. А затем в кухню влетела Ингрид, лицо ее было румяным, а волосы растрепанными, и была она другой. За ней неторопливо вошел Готье. Голос у него был спокойный, мир был восстановлен, вулкан по имени Ингрид закончил извержение, на этот вечер по крайней мере.
— Иня, ты такая красивая, когда злишься! Ну, не будь такой букой.
— Не называй меня так, — сказала она, но уже не зло.
— Давайте лучше играть, — предложил Готье, улыбнувшись. — Вовка, ты принес варган?
— Да, привез, — кивнул Володя и побежал за сумкой.
— Ну и отлично, — кивнул Готье и снова посмотрел на Соню, хоть она и делала все, чтобы только не привлекать к себе внимания. — Так кто вы?
— Это Соня. Она с Вовкой, — пояснила Ингрид.
— И как тебе наша музыка? — спросил Готье Соню.
Володя подошел к нему и принялся что-то объяснять шепотом, краснея от неудобства.
— Что? — Готье прищурился и посмотрел на гостью внимательнее.
Соня только усмехнулась. Люди просто не могут обходиться без слов, как без пищи. Им физически плохо в тишине, и каждый раз каждый новый человек, узнававший о такой вот ее молчаливой особенности, был вынужден приноравливаться к ней по-своему. Большая часть людей решала, что она, Соня, имеет какие-то проблемы, скорее всего, умственного характера. Это объяснение было самым простым и понятным, оно давало возможность сформировать четкую собственную позицию. Она могла быть разной — от агрессивно осуждающей (таких надо дома держать) до благородно сочувствующей (тише, давайте не будем ее смущать). Это была как раз позиция Володи — он все время боялся Соню засмущать, чем ее невероятно смешил. Были еще такие, которых Соня про себя называла деятелями. Они через пять минут после объяснений говорили что-то вроде:
— А вот у меня есть отличный знакомый психолог, он как раз специализируется в этой области. Давай я ему позвоню! — Таких Соня терпеть не могла. К сожалению, они встречались чаще, чем хотелось бы. Больше всего ей нравились такие, как Ингрид. Она ни на секунду не удивилась Сониной молчаливости, а просто села и начала с ней говорить. Теперь Соня стояла и думала, к какой категории будет отнесен Готье. Он же, кивнув, внимательно посмотрел на нее, и в его глазах пробудился интерес.
— Значит, это ты Элиза? — спросил он вдруг.
— Почему Элиза? — опешил Володя. — Соня.
— И кто твои братья? — спросил Готье, обращаясь только к Соне. Она совершенно не понимала, о чем он, и уже вполне решила, что проблемы умственного характера есть и у него.
Но тут Готье продолжил:
— У меня есть сестра, Витка. Это от Виктории, сокращенно. Она младше меня на восемь лет, и меня постоянно заставляли читать ей книжки, — сказал он, посмотрев на Соню со странной улыбкой. — Хочет убить двух зайцев, знаешь ли: и меня приучить к чтению, и ей чтобы на ночь, значит, не читать. Мать у нас была человеком рациональным, всегда могла найти мне применение. Чтобы и от меня была польза. А Витка всегда требовала, чтобы я читал сказку «Дикие лебеди». Не помнишь? Это Андерсен. Витка в детстве любила эту сказку, была просто помешана на ней. — Готье усмехнулся, в то время как Соня смотрела на него с недоумением. — Про принцессу, которая молчала, потому что должна была сплести братьям рубашки. О, я эту сказку на всю жизнь запомнил! Сейчас меня разбуди среди ночи — расскажу ее целиком без запинки. А ты кого спасаешь, сестрица Элиза?
Соня молчала, пораженная, а Готье не прерывал молчания и просто смотрел на нее изучающе. Потом вдруг, словно что-то для себя понял, тряхнул головой и потерял к ней интерес.
— Ну что ж, пусть побудет. Принесите мне камертон! — приказал Готье и ушел, не дожидаясь ответа.
Соня постояла в нерешительности. Такую реакцию она встречала впервые. Помедлив еще несколько минут, она пошла за всеми.
Двери в стеклянное «зазеркалье» были открыты, все начали настраиваться, сыгрываться, кто-то сел на барабаны, и помещение наполнилось шумом. Группа, которую собрал Готье, состояла из приличного количества народу, и не все были одинаково хороши. Володька играл на духовых, самых разных, по большей части народных. Было не так просто найти музыкантов, специализирующихся на народных инструментах, и в этом крылась причина, почему Володьку до сих пор держали. Играл он не очень. Так бывает.
Жизнь несправедлива, и, к примеру, Соня, не испытывающая по этому поводу никакого экстаза, легко и без усилий проникала в техническую суть любого музыкального приема, любой задачи. Она прекрасно чувствовала, где надо добавить, а где убрать Crescendo или Allegro. Для нее в этом не было никаких проблем, она была такой от природы. Это было еще кое-что, что она узнала о себе. Она была способна к музыкальным наукам, как некоторые способны к иностранным языкам. Тем печальнее, что это было ей не слишком-то интересно, потому что Володька отдал бы все на свете, чтобы иметь такую же легкость и расположенность к этому, ведь он-то музыку обожал. Он поступал в Гнесинку трижды, играл на гитаре и балалайке. Он репетировал часами. У него горели глаза, а Соня только зевала от скуки. Что ж, жизнь несправедлива. Володя не умел чего-то такого, из-за чего все остальное просыпалось сквозь пальцы. Чего-то, что умела (хоть и без всякого реального желания) Соня. И, безусловно, умел Готье.