– Я себя виноватой чувствую, – призналась, и как-то стало легче.
– За что, Ярослава? Вины твоей нет.
– Я… слова не те сказала.
– Не они его к тебе толкнули, не они… Давай так сделаем: поезжай к родителям да на балу отдохни, а как вернешься, устрою вам встречу с Инаром, поговорите, все обсудите. Если не судьба вам – значит, первая любовь комом, а коли судьба… Тебе решать, Ярослава. Только тебе. Ты сердце слушай, оно подскажет. Но сначала школу окончи!
– А как вы встречу устроите?
– Организуем ему вызов в кабинет министра. Могу я раз в жизни использовать родственные связи или как? – Верховная весело подмигнула. – Ты не грусти, Ярослава, все будет хорошо. Вот увидишь.
В тот же вечер, наобнимавшись с девчонками, я и уехала. Ну, уехала – это громко сказано. Трижды кольцо повернула, на камень надавила и, как всегда, от души завизжала, проваливаясь в темноту.
* * *
А у нас было лето! И светило яркое солнце. И трава была зеленая, а в воздухе царил аромат маминых любимых абрикосов, которые цвели круглый год ей на радость, а соседям на зависть – ну не любят тут маму. И за красоту, с годами не увядающую, и за сад, вечно цветущий, а больше всего – за характер! Правда, как я родилась, соседки сменили гнев на милость и даже решили ее пожалеть. Ну как же, родить самую обычную дочь – это страшное наказание. Но мама им быстро втолковала, что жалость является последним чувством, которое по отношению к ней можно испытывать.
И вот стою я, активно ворот расстегиваю, ибо солнышко припекает, и тут земля начинает трястись.
– Только не это, – простонала несчастная я.
Их было шестеро. Огромных, размером с коняку, сторожевых псов. И вся эта стая, радостно повизгивая, мчалась к одной маленькой мне. И я уже знала, что дальше будет.
– Дем, Смерть, Жуть, Ужас, Мрак, Тайфун, сидеть! – скомандовала я в самый последний момент.
Шестеро абсолютно черных псов с совершенно красными глазищами радостно бухнулись на землю. Я бухнулась тоже, потому что на ногах не удержалась. Но суровое выражение на лице храню, ибо стоит расслабиться – и вылижут с ног до головы в буквальном смысле. А слюна у них паршиво отмывается. Зато псы пастями улыбаются и хвостами по земле бьют.
– Вы мои хорошие, – не удержалась я.
Зря. Вся стая, от радости, что их узнали и похвалили, бросилась здороваться… ну да, с языками. И тут как прогремело:
– Ярусик!
Антуан спикировал с неба, выхватил меня практически из пастей песиков и взмыл в небо. Ну я завизжала, высоко же, а брату хоть бы хны.
– Яренка! – и меня подбросили в воздух, а потом поймали и снова бросили. – Ты вернулась! Я так соскучился.
Не поймал. Лечу вниз и понимаю, что сейчас всех убью.
– Яра! – Лиарс перехватил прямо на лету и начал щекотать. – Ярусик!
– А-ха-ха, – был мой ответ.
А внизу бесновались от радости псы и безжалостно топтали мой саквояж, зато братцы решили поделиться мной. То есть начали перебрасывать прямо в воздухе, ну и щекотать заодно.
– Хва… хва… хватит!
В небе прогремел гром и послышался голос деда:
– А ну живо отпустили сестру, охламоны крылатые!
– Привет, деда… – сказала я, находясь в свободном падении… а земля-то уж близко.
– Здравствуй, Ярусик, – и меня поймали на ручки. – Ух, кто-то вырос.
Я радостно улыбнулась деду и крепко обняла за шею.
– Ласковая ты моя, – сказал дед и, цокая копытами по дороге, понес меня к воротам.
Ему-то псы были не помеха, они ему по грудь только, да и кто с самим советником Темного Повелителя будет связываться.
– Ну, как учеба на новом месте? – спросил меня самый настоящий высший демон.
– Нормально, – я невольно потянула руку до его рогов. Они здоровые такие, черные, чуть с изгибом – сразу видно, что дед из древних. – Сначала жутко было, а потом ничего, привыкла.
– Угу, – скептически хмыкнул дед, – когда ты с магом-отступником в первый раз столкнулась, нам тоже жутко было. А потом ничего… привыкли. Тебя еще разговор с отцом ждет!
– А ты ругать будешь? – решила я с ходу заручиться поддержкой.
Дед нахмурился, от чего на его черном лбу такие складочки смешные появились, но потом сменил гнев на милость и, к моему удивлению, с восхищением произнес:
– Моя кровь! Пробудилась, наконец. А то все сдержанная да разумная, тьфу, перед советниками было стыдно. Зато теперь всем ясно: может, с виду и воробушек, а в душе орел – птица гордая.
Значит, не будет.
– Деда, я тебя обожаю! – и смачно поцеловала в щеку.
– Яруська, одна ты дедина радость. Ну, беги к маме, Аннарэль уж заждалась тебя.
И меня аккуратно опустили на землю. Тут же Смерть подбежал, неся в пасти затоптанный и обслюнявленный саквояж. Но ругаться на песика я была не в силах.
– Пасиб, родной, – и чмокнула в носик. – Вечером покатаемся.
Пес от радости устроил такой танец, что я опять едва на ногах удержалась, да деда поддержал, он у меня жалостливый.
– Яруська! – раздался радостный крик, и с порога по ступеням сбежала мама.
Абсолютно все собаки мгновенно поджали хвосты и, поскуливая, смылись подальше. А с чего бы? Мама у меня красавица – глаза зеленые, волосы карамельного оттенка, длинные до пола и цветами украшенные, платье розовое летящее, и она опять босиком, значит, только из сада.
– Ярусик, – мама подбежала, сжала в объятиях, а потом и вовсе закружила от радости, – ты приехала!
Деда на это дело посмотрел и осторожно так:
– Аннарэль, ты это… поаккуратнее с ребенком, задушишь ведь.
Меня тут же опустили и ехидно так демону бросили:
– Вы, папа, разберитесь – ребенок или невеста! Али маразм крепчает?
– Аннарэль! – взревел древний.
– «Ты гневаешься, значит, не прав», – процитировала мамуля и, ласково взглянув на меня, продолжила: – Один бал, папа. А если ентот жоних Ярусику не приглянется, никаких свадеб. И плевать я на ваши родовые клятвы хотела… да хоть с башни темнейшего поплевать могу, с меня станется.
Деда нахмурился, в итоге выдал:
– Кровная месть, Аннарэль, не то, чего я хотел бы для своей семьи.
– Злая дриада – совсем не то, что сможет пережить их семья. Я все сказала. – И тут же повернулась ко мне. – Яреночек, устала, да? Ты ж только с постели поднялась, а тут такое. Ну, ничего, сейчас тебя искупаем, переоденем, потом обедать сядем.
* * *
– Мой вердикт – сволочь, урод, гад, но такой обаятельный мерзавец, Ярусь, я бы не устояла.
Мы лежали в моей комнате на кровати и говорили о своем, о женском, а если конкретно, то о мужиках. Теплый ветерок задувал в распахнутое окно, розовые занавески от этого колыхались, а листочки на цветах чуть шелестели.