— Мама, а сколько лечат воспаление легких?
— От головы зависит. Если голова дурная, то долго.
Все, что произошло, представилось длинной дорогой, по которой она шла почему-то не прямо, а петляла, падала в канавы, забиралась в кусты, лезла в горы, прыгала с круч. Хотя можно было просто идти. Но это была и ее дорога. Ее надо было пройти.
— Дурная, — прошептала, зачем-то пряча телефон под подушку.
— Тогда я тебе сейчас чай принесу, — нахмурилась мама. — И что ты все время в какие-то истории влипаешь?
Эля подняла глаза.
— Не только я, — прошептала, чувствуя, что вот-вот заплачет.
— Это точно, — опустилась на кровать мама. — Расскажешь, что у тебя опять произошло?
— Все сразу и не расскажешь.
— Ничего. Я никуда не спешу.
В этот вечер мама никуда не ушла.
Глава тринадцатая
БЫТЬ СОБОЙ
Солнца не было. Ноябрь уверенно захватывал жизненное пространство, стирал краски, стряхивал с деревьев последнюю листву. Природа замерла, ожидая снега. Даже машины двигались как будто присев, словно боялись, что им на капот и крышу вот-вот кинут сугроб.
На улицу смотреть было не очень удобно. Стекло было в грязных разводах от постоянного дождя. Хмарь сочилась сквозь пыльный рисунок, искажая действительность.
В коридоре бродили туда-сюда, и эти робкие, неуверенные шаги заставляли напрягаться, вслушиваться в шарканье, замирать, когда проходили мимо двери, боясь, что войдут, что придется говорить глупые слова, улыбаться ненужным вопросам.
Нежно-розовый маникюр на бледных руках смотрелся хорошо, но царапки на пальцах и мозоли на подушечках ладони все портили. Кого она хочет обмануть своей красотой? И как жаль, что она уже не влезает в старую толстовку. Сейчас бы она была кстати. А так — джинсы, свитер, бусы из цветной пластмассы поверх.
Не о том она думает.
На часах без пятнадцати восемь. В школу рано.
За окном машины. За окном осень.
А почему рано? В школу приходят, когда приходится.
— Элечка, может, позавтракаешь?
Все-таки мама поймала ее на выходе.
— Я в школе, — пробормотала Эля, чувствуя, что у нее начинает внутри все дрожать. На то, что дрожат руки, она уже не обращала внимание.
— Может, я с тобой пойду?
Мама очень хотела помочь, но Эля все должна была сделать сама. Без помощников.
— Мама, — прошептала Эля, глядя в пол — у нее сегодня была зацикленность на предметах интерьера — окне, паркете, полках, а перед этим она полчаса гипнотизировала стол. — Скажи, что все будет хорошо.
— Все будет просто отлично!
Видно было, что мать готова Элю обнять, но она сама не далась. Ей сейчас только расплакаться не хватает, тушь потечет.
Дождя не было, но пасмурное небо не обещало ничего хорошего. Вот-вот пойдет снег. Эля вдохнула холодный, с привкусом зимы воздух. Хорошо, что нет солнца. Небесное светило заставляет проявлять активность, мило всем улыбаться, двигаться, радоваться. А у нее зуб на зуб от страха не попадал, какая уж тут улыбка.
— Эля! Сухова! Тебя и не узнать!
Вздрогнула — значит ничего не сказать. Эля буквально подпрыгнула, уронив сумку, которую безвольно держала за уголок.
— Что с тобой?
Ирина Александровна не изменилась. Высокая, худая, черные волосы, пронзительный, словно режущий насквозь ведьминский взгляд. Бедные детки… как им с ней тяжело.
— Здравствуйте, Ирина Александровна. Извините, я задумалась.
Эля медленно подняла сумку, ожидая, что учительница пройдет мимо. Зачем ей задерживаться? Какой интерес в бывшей ученице?
— Эля! — Ирина Александровна стояла. Она улыбалась. Она никуда не спешила. — Давно тебя не видела! Как ты?
— Ничего. — Эля отвернулась. Она не понимала, зачем здесь стоит учительница, что она собирается узнать. — А вы? — спросила неловко.
— О! У меня сейчас класс бузотеров. Заходи проведать. Я буду тебе рада.
Эля вскинула глаза.
— Чему рады? — не поняла она.
— Тебе, дурочка! — Ирина Александровна рассмеялась и вдруг обняла Элю.
По коже прошла спешная заморозка, мышцы одеревенели. Она не в силах была пошевельнуться.
— Ну что же ты, пойдем. Ты ведь в школу? Чего так рано?
— А вы что рано? — забыв о приличии, переспросила Эля. У нее в душе как-то неожиданно все перетряхнуло, и теперь там все болталось в безвоздушном пространстве, тыкаясь то в ребра, то в желудок.
— О! С моими пиратами — сегодня недоглядел — завтра трех глаз недосчитался.
Ирина Александровна говорила легко и как-то доверительно. А главное, с любовью. Она любила свою ученицу. Любила сегодняшних своих бузотеров.
Эля этого раньше не замечала. А ведь так было всегда. Мы никогда не показываем, что кого-то любим. Все равно, что во всеуслышание заявить, что у тебя какие-то проблемы. Ей казалось, что любовь открывает человека для насмешек и колкостей. Нет? Все не так?
Они шли через школьный двор, когда мимо Эли, чуть не сбив с ног Ирину Александровну, пробежал мальчишка. Сам как колобок, крепенький, кругленький, он смеялся, запрокидывая голову, снося все на своем пути. Джинсы, кроссовки, делающие его шаг пружинистым, зеленая куртка с летящим капюшоном.
— Я убью тебя! — летело ему в спину. От этих слов мальчик начинал смеяться громче. — Слышишь? — визжала девочка. — Убью!
Девчонка сидела над разворошенным портфелем. А смех уже удалялся.
— Мои, — нахмурилась Ирина Александровна. — Коротков, а ну, вернись!
Колобок остановился, встал в независимую позу — руки в карманы, ноги широко расставлены.
— А чего я-то? — знакомо загудел он.
— Знала бы что — убила бы! А пока стой и не шевелись. — Ирина Александровна выразительно посмотрела на Элю. — И так каждый день!
— Ирина Александровна, — быстро зашептала Эля. — А вы правда считаете, что Максимихин был в меня влюблен?
Учительница помолчала, словно вспоминала, кто такой Максимихин и почему он должен быть в кого-то влюблен. Эля ждала, затаив дыхание.
— В таком возрасте любовь не отличишь от дружбы. Что уж Максимихин хотел — любить или дружить, я не скажу. В этом возрасте влюбляются в любого человека, который произведет впечатление, и неважно, кто это — молодой, старый, какого он пола. Было видно, что он хотел с тобой общаться, но не знал, с какой стороны подойти.
Пока они говорили, обиженная девочка оторвалась от портфеля и уже дубасила послушно дожидающегося приказов учительницы Короткова.