— Ты меня слушаешь?
— Да, конечно, учитель.
— И в то же время я сам настаивал на том, чтобы тебя взяли за перевал. Пожалуй, тебе это нужнее, чем Дику или Марьяне. Ты будешь моими глазами, моими руками.
Старый поднял свою руку и посмотрел на нее с интересом, словно никогда не видел. И задумался. Олег молчал, оглядывая комнату. Старый иногда замолкал так, внезапно, на минуту, на две. Надо привыкнуть. У каждого свои слабости. Огонек светильника отражался на отполированном, как всегда чистом микроскопе. В нем не было главного стекла. Сергеев тысячу раз говорил Старому, что пустая трубка слишком большая роскошь, чтобы держать ее на полке, как украшение. Дай мне ее в мастерскую, Боря, говорил он, я из нее сделаю два чудесных ножа. А Старый не отдавал.
— Прости, — сказал Старик. Он прищурил добрые серые глаза, погладил аккуратно подрезанную белую бороду, за которую тетка Луиза почему-то звала его Хемингуэем. — Я размышлял. И знаешь о чем? О том же, что и раньше, о том, что в истории земли уже бывали случаи, когда по той или иной несчастливой случайности небольшой коллектив, группа людей оказывались отрезанными от общего потока цивилизации. И тут мы вступаем в область качественного анализа…
Старик опять замолк и пожевал губами. Ушел в свои мысли. Олег к этому привык. Олегу нравилось сидеть рядом со Стариком, просто молчать, просто сидеть, и ему казалось, что знаний в Старике так много, что сам воздух комнаты полон ими.
— Одному человеку для деградации достаточно нескольких лет. При условии, что он — белый лист бумаги. Известно, что дети, которые почему-то попадали в младенчестве к волкам или тиграм, а такие случаи отмечены в Индии и Африке, через несколько лет безнадежно отставали от своих сверстников. Они становились дебилами. Дебил — это…
— Я помню.
— Прости. Их не удавалось вернуть человечеству. Они даже ходили только на четвереньках.
— А если взрослый?
— Взрослого волки не возьмут.
— А на необитаемый остров?
— Варианты различны, но человек неизбежно деградирует… степень деградации… — Старик взглянул на Олега, Олег кивнул. Он знал это слово. — Степень деградации зависит от уровня, которого человек достиг к моменту изоляции, и от характера человека. Но мы-то говорим о социуме, о группе. Может ли группа людей в условиях изоляции удержаться на уровне культуры, в каковой находилась в момент отчуждения?
— Может, — сказал Олег. — Это мы.
— Не может, — ответил Старик. — Но для младенца достаточно пяти лет, для группы, даже если она не вымрет, потребуется два-три поколения. Для племени — несколько поколений… для народа, — может быть, века. Но процесс необратим. Он проверен историей. Возьмем австралийских аборигенов…
Вошла мать Олега. Она была причесана, надела выстиранную юбку.
— Я посижу с вами, — сказала она.
— Посиди, Ирочка, — сказал Старик. — Мы беседуем о социальном регрессе.
— Я уж слыхала. Ты рассуждаешь, через сколько времени мы начнем ходить на четвереньках? Так я тебе отвечу — раньше мы все передохнем. И слава богу. Надоело.
— А ему не надоело, — сказал Старик. — И моим близнецам не надоело.
— Из-за него и живу, — сказала мать. — А вы его посылаете на верную смерть.
— Если встать на твою точку зрения, Ира, — ответил Старый, — то здесь смертью грозит каждый день. Здесь лес — смерть, зима — смерть. Наводнение — смерть, ураган — смерть, укус шмеля — смерть. И откуда смерть выползет, какое она примет обличье, мы не знаем.
— Смерть выползает, когда хочет, и забирает, кого пожелает, — сказала мать. — Одного за другим.
— Нас больше, чем пять лет назад. Главная проблема — не физическое выживание, а моральное.
— Нас меньше! Нас с тобой меньше! Ты понимаешь, нас совсем не осталось! Что эти щенки могут без нас?
— Можем, — сказал Олег. — Ты в лес одна пошла бы?
— Лучше повеситься. Я порой на улицу боюсь выходить.
— А я хоть сейчас пойду. И вернусь. С добычей.
— То-то сегодня Дика с Марьяшкой еле спасли.
— Это случайность. Ты же знаешь, что шакалы стаями не ходят.
— Ничего не знаю! Пошли все-таки стаей или нет? Пошли?
— Пошли.
— Значит, ходят…
Олег не стал больше возражать. Мать тоже замолчала. Старый вздохнул, дождался паузы и продолжал свой монолог:
— Я почему-то сегодня вспомнил одну историю. Тысячу лет не вспоминал, а сегодня вспомнил. Случилось это в 1530 году. Вскоре после открытия америки. Немецкое китобойное судно шторм занес к заснеженным гористым берегам неизвестной земли. Это была Гренландия. Корабль бросил якорь, и моряки спустились на берег. Они увидели полуразрушенную церковь, потом остатки каменных хижин. В одной из хижин лежал труп рыжеволосого мужчины в одежде, кое-как сшитой из тюленьих шкур, рядом — сточенный ржавый железный нож. И запустение, холод, снег…
— Не пугай, Боря, — сказала мать. Пальцы ее нервно выстукивали по столу. — Исторические сказки…
— Погоди. Это не сказка. Это строго документировано. Ты помнишь, Олег, кто такие викинги?
— Вы рассказывали о викингах.
— Викинги бороздили моря, завоевывали целые страны, они заселили Исландию, высаживались в Америке, которую называли Винланд, даже основали свое царство в Сицилии. И у них была крупная колония в Гренландии. Несколько поселков, стояли каменные дома, церкви и так далее. Но вот корабли викингов перестали выходить в море. Прервалась связь и с колонией в Гренландии. А тем временем климат там становился все более суровым, скот вымирал, посевы замерзали, и гренландские поселения приходили в упадок. В первую очередь потому, что потеряли связь с остальным миром. В середине XV века в последней церкви в Гренландии была сыграна последняя свадьба. Потомки викингов дичали, их было слишком мало, чтобы противостоять стихии, и слишком мало, чтобы добиться прогресса, слишком мало, чтобы хоть сохранить старое. Нет, ты представляешь себе трагедию — последняя свадьба в целой стране? — Старый обращался к матери.
— Твои аналогии меня не убеждают, — сказала мать. — Много ли было викингов, мало ли — ничто их бы не спасло.
— А ведь альтернатива была. Приди тот немецкий корабль несколькими десятилетиями раньше — и все сложилось бы иначе. Те гренландцы могли уплыть на континент и вернуться в человеческую семью. Или по-другому наладились бы заново связи с другими странами, появились бы торговцы, новые поселенцы, новые орудия труда, пришли бы новые знания. И все было бы иначе…
— К нам никто не приплывет, — сказала мать. — Хватит, Боря, а?
— Наше спасение — не вживание в природу, — сказал Старик уверенно. Нам нужны инъекции человеческой культуры, нам нужна помощь. Помощь остального человечества. В любой форме. И потому я настаиваю, чтобы твой сын шел за перевал. Мы еще помним. И наш долг — не обрывать нить.