— Но это еще не значит, что он мой отец.
— В письмах имеются свидетельства того, что Лайман Райан не мог зачать ребенка по причинам физиологического характера.
— Вы хотите сказать, что мой отец был бесплоден?
— Нет, — покачал головой Талкинхорн, не решаясь взглянуть Финн в глаза. — Судя по письмам, он не мог… — Юрист помолчал и зачем-то поправил узел галстука. — Он был не способен к соитию.
Слово было до того архаичным, что Финн, наверное, рассмеялась бы, если бы все это не было так нелепо и так ужасно.
— Как явствует из писем, — продолжал старик, — ваш отец знал о романе жены с мистером Богартом и, похоже, смирился с ним. Насколько я понимаю, он был намного старше вашей матери?
— На двадцать лет, — глухо подтвердила Финн.
Когда ее родители познакомились, отцу было уже за сорок, а матери едва исполнился двадцать один год. Учитель и ученица, май и декабрь, так сказать. А десять лет спустя, похоже, пришла очередь матери. Ей был тридцать один год, когда она встретила юного двадцатилетнего студента Богарта.
Финн недоверчиво разглядывала лежащую перед ней фотографию. У отца никогда не было ни веснушек, ни рыжины в волосах, но у матери волосы были каштановыми с красноватым отливом, а летом на переносице проступала бледная россыпь веснушек. Возможно, вполне возможно. Во всем этом была какая-то жестокая ирония. За несколько минут Финн узнала об отце и матери гораздо больше, чем хотела знать. Больше, чем следует знать о своих родителях ребенку.
— Зачем вы мне все это рассказали? — сердито спросила она.
— Мне очень жаль, что пришлось это сделать, — сокрушенно покачал головой Талкинхорн. — Я не хотел ни оскорбить, ни огорчить вас. Та часть завещания, которая касается вас, никоим образом не связана с предполагаемым отцовством мистера Богарта. Но если вы станете претендовать на остальную часть состояния семьи Богартов, большая часть которого находится в трастовом управлении, это приведет к массе осложнений. От вас потребуются неопровержимые доказательства родства — в частности, анализ ДНК. Потому я и счел своим долгом предостеречь вас. Сведения об этом неизбежно попадут в прессу, и последствия могут оказаться довольно неприятными.
— Да ни на что я не претендую! — возмутилась Финн.
Сэр Джеймс удовлетворенно кивнул.
— Как бы то ни было, — продолжал он, — мистер Богарт оставил для вас двоих совершенно четкие инструкции.
— Для нас двоих? — изумился Билли.
— Да, наследство оставлено вам в совместное пользование. Оно состоит из трех частей.
— Каких? — нетерпеливо спросила Финн.
— Из картины, которая находится в соседней комнате, из дома, который находится в Амстердаме, и из судна «Королева Батавии», которое, согласно имеющимся у меня сведениям, находится где-то у западного побережья Саравака.
Капитан сухогруза «Королева Батавии» Конрад Брини Хансон глубоко затянулся местной сигаретой «кретек» и с отвращением выдохнул пахнущий гвоздикой дым в раскаленный воздух. Он стоял на крыле мостика, таком же проржавевшем, как и вся остальная посудина, и, облокотившись на изъеденные солью поручни, смотрел вдаль.
Нос стоящего на якоре судна мерно покачивался на встречных волнах: начинался отлив. В трех четвертях мили впереди виднелся берег Танджунг-апи с густой зеленой каймой джунглей. Ленивые волны, ударяясь об изогнутый песчаный пляж, вскипали белой пеной. Пейзаж казался на удивление мирным, но Хансон знал, что это только иллюзия. Скоро это место станет очень негостеприимным и даже опасным: во время отлива над длинной каменистой отмелью останется не больше шести футов глубины.
Если чертов механик не запустит двигатель в ближайшее время, они застрянут здесь на несколько часов, а то и вправду сядут на мель. Он слышал, как внизу, под палубой, Максевени колотит по железу чем-то тяжелым, изрыгая при этом чудовищную смесь английских, малайских и самых последних шотландских ругательств, способную поставить в тупик даже самого искушенного лингвиста.
Темноволосый, дочерна загорелый капитан еще раз затянулся своей пряной сигаретой и сердито засунул окурок в наполненную песком консервную банку, специально для этой цели прикрученную к поручням. Внизу на раскаленном полубаке работали двое матросов: мощный, голый по пояс гигант по имени Али красил палубу, а его костлявый приятель Арманд обивал ржавчину. Они были странной парой: Али, родом из Мозамбика, черный, как кусок угля, весь в татуировках и шрамах, о происхождении которых он не распространялся, и Арманд откуда-то с Балкан, бледный, как вампир, никогда не снимающий со своей бритой головы смешную нейлоновую шапку с ушами.
Брини Хансон отвернулся от черно-белой парочки и опять уставился на зеленую кайму джунглей. Он-то кто такой, чтобы называть их странными? Как его самого занесло в этот проклятый край охотников за головами и пиратов? Как вышло, что благовоспитанный датский мальчик из Торсминда тратит жизнь на то, чтобы доставлять партии велосипедов и флуоресцентных лампочек из Бангкока в Шанхай или дамские сумочки, какао-порошок и запчасти с Тайваня в Манилу? Почему целыми днями он маневрирует между бесчисленными островами, рифами и банками, а ночами с завидной регулярностью отбивает атаки террористов из «Абу-Сайяф» или фанатиков из Исламского фронта, которые, до зубов вооружившись гранатометами РПГ и китайскими АК-47С, подваливают к борту на украденных у рыбаков суденышках? И какого черта он борется с тайфунами, муссонами и цунами на этом дряхлом корыте, перестроенном из патрульного корабля времен Второй мировой войны?
На все эти вопросы имелся один простой ответ. Все дело в том, что Брини Хансон не любил селедку. Терпеть не мог ее вида, вкуса и запаха, особенно в соленом виде, а потому не желал всю жизнь ловить ее, как делали это его отец и дед. Брини всегда придерживался простой и разумной философии: живи и давай жить другим. Он не станет трогать селедку, и тогда селедка оставит в покое его.
Стоило принять такое решение — и дальше жизнь покатилась как по рельсам. После школы — пять лет в военно-морском училище, три — на ледоколах, два — на судах снабжения, потом — торговый флот: сначала матросом на сухогрузах и скотовозах, медленное повышение от должности к должности и наконец капитанская лицензия, вскоре потерянная в пьяной драке в Коулуне. А потом — пробуждение в ночлежке в Маниле, десятилетний пацан, обчистивший его карманы, портовый кабак и бессвязный разговор со старым капитаном Ником Лумберой, после которого он и оказался на «Королеве Батавии» в должности сначала второго, а затем старшего помощника. Потом — девятибалльный шторм в Малаккском проливе, и в самый разгар его — инфаркт и смерть доброго старика Никомедоса. «Королева» тогда везла в Бомбей груз ментоловых пилюль от кашля, и все судно пропахло ими, как палата чахоточного.
Тело Лумберы убрали в холодильник, а Хансон вывел «Королеву» из шторма и доставил пилюли в Бомбей строго по расписанию. Судовладельцы — судоходная компания «Шанхай — Суматра», крошечный филиал морской империи Богартов, — остались им довольны и предложили занять место капитана, не задавая при этом лишних вопросов. В конце концов, не так-то просто найти квалифицированного и опытного моряка, готового без конца водить судно наподобие трамвая между двумя дюжинами примитивных, мелководных портов. Хансон почти без колебаний принял предложение, поскольку знал, что лучшее он вряд ли когда-нибудь получит.