— Буду через пять, доктор Би.
В кино ливневки непременно были такого же размера, что и в Лос-Анджелесе: можно свободно проехать на грузовике. В фильме пятидесятых годов прошлого века «Они», который Ник с Дарой так любили, целый полк проезжал по ливневке на джипах и грузовиках. [23] Но в Денвере ливневки были узкие, покрытые слизью, и Ник полз на животе, помогая себе локтями. Наконец он выбил проржавевшую крышку и на четвереньках вылез на заброшенную пешеходную дорожку под мостом через Черри-Крик.
Легкий веломобиль Мотмана, привезенный из Калькутты, когда там окончательно перешли на машины с электроприводом, ждал Ника в тени моста. Ник проскользнул на заднее сиденье.
— Пещера Гроссвена, — сказал Ник.
Мотман кивнул и принялся крутить педали. Ник устроился поглубже, подвинувшись на грязных подушках, чтобы не было видно его лица.
Флэшпещера Микки Гроссвена находилась менее чем в двух милях к югу вдоль берега реки. Кондоминиумы там сгорели во время одного из первых сражений с участием реконкисты, и с тех пор их никто не разбирал и не ремонтировал. Ник сунул пять старых баксов в руку Мотмана (двухмесячный заработок нелегального эмигранта) и сказал:
— Ты меня не видел и не слышал. Если кто меня найдет, ответишь ты, Мохаммед.
— Можете доверять мне, доктор Би.
Ник уже ушел, нырнув из веломобиля в отверстие в подвальной стене. Путь шел по пропахшему мочой коридору, потом вверх по двум лестничным пролетам, потом остановка в коридоре, который не вел никуда. Впереди — голая кирпичная стена и обгорелые обломки. Ник стоял там столько, сколько требовалось, чтобы его хорошенько разглядели приборы ночного видения и инфракрасные камеры.
Стена отъехала в сторону, и Ник вошел в складское помещение без окон размером с половину городского квартала. Единственный свет здесь давали химические светящиеся палочки, воткнутые в восковые холмики на полу. В темном помещении стояло несколько сотен низких кушеток, — может быть, целая тысяча, — и на каждой лежало подергивающееся тело. Над каждой висела бутылка — подобие капельницы.
В прихожей Ника встретили Гроссвен и громадный вышибала.
— Детектив Боттом? — спросил Гроссвен. — Кажется, у нас никаких проблем нет.
Ник покачал головой.
— Больше не детектив, Микки. Мне нужны кушетка и капельница.
Гроссвен продемонстрировал почти беззубую улыбку и показал рукой в громадное темное пространство.
— Кушетки есть. Кушетки и время. Все время мира. Сколько времени вам нужно, детектив?
— Шестьсот часов.
Бровей у Гроссвена не было, и удивление он изобразил одними глазами.
— Хорошее начало. Как у вас сегодня, детектив, — наличные или записать на вас?
Ник дал ему пятидесятидолларовую купюру.
— Лоуренс, — сказал Гроссвен.
Гигантский вышибала в чешуйчатой бронеодежде повел Ника к кушетке в полупустом уголке и умело ввел ему в вену иглу капельницы. Ник пихнул сумку под кушетку, засунув перед этим маленький пистолет себе в карман, хотя и знал, что деньги и ампулы с флэшбэком здесь будут в безопасности. Флэшпещеры для этого и были предназначены. Микки и месяца не прожил бы, если бы его клиентов стали вдруг грабить, а он содержал пещеру уже больше десяти лет.
Непрерывный флэшбэк в течение более чем двадцати часов вызывал проблемы с почками и кишечником. А кроме того, он приводил к неприятностям с психикой: разум при возвращении в мир не мог отделить одну реальность от другой.
Нику было наплевать на психику (он уже знал, какую реальность выберет), но он запланировал четырехчасовые перерывы, чтобы прогуливаться по внутренней дорожке наверху — размять мускулы, зайти в туалет, съесть несколько энергетических плиток. Раз в одну-две недели он будет мыться в общем душе, что в соседнем помещении. Может быть.
Шестисот часов с Дарой — неполный месяц — было недостаточно, но ведь это только начало.
Он лежал на кушетке. Шланг с иголкой был достаточно длинным, чтобы при необходимости дотянуться до пистолета. Ник взял первую двадцатичетырехчасовую ампулу, визуализировал исходную точку воспоминаний, пробил уплотнитель и сделал глубокий вдох.
Почетный профессор, доктор наук Джордж Леонард Фокс медленно вошел в парк, стараясь не споткнуться, не упасть, не сломать кости, которые с каждым годом становились все более хрупкими. Подумав об этом, он улыбнулся.
«Вот уже до чего дошло. Вот, значит, почему старики ковыляют. Защищают свои хрупкие кости. И вот я, милостью или проклятием божьим, — один из них».
Он понял, что им овладевает раздражение, и запретил себе детские эмоции, но взамен усилил бдительность, медленно продвигаясь по вымощенной разбитыми плитками тропинке (но не ковыляя — пока еще не ковыляя), что вела в парк. В свои семьдесят четыре доктор Джордж Леонард Фокс еще не пользовался ни тростью, ни палкой и, черт побери, не собирался ничего себе ломать сегодня — иначе пришлось бы обзаводиться чем-нибудь таким. Под ногами хрустели использованные ампулы от флэшбэка, но Леонард не обращал на этот звук внимания.
Было еще рано — начало восьмого. Воздух в Эхо-парке еще не прогрелся, небеса отливали синевой, а остававшиеся в саду столы и скамейки были влажными от росы. По ночам, и в будни и в выходные, бесчисленные банды устраивали здесь поножовщину и стрельбу. Ради чего? — недоумевал Леонард. Чтобы на несколько часов стать хозяевами парка? Ради статуса? Из желания развлечься?
Всю жизнь стремясь понять суть вещей, Леонард пришел к выводу, что по мере приближения к смерти от старости (если повезет) он все меньше и меньше понимает в жизни. Но в любом случае он понимал, что утром по субботам и воскресеньям парк принадлежит старикам вроде него.
Леонард оторвал взгляд от грозящей всевозможными неприятностями тропинки и увидел своего друга Эмилио Габриэля Фернандеса-и-Фигероа. Тот уже застолбил их любимый бетонный столик и теперь расставлял на нем принесенные шахматные фигуры.
— Buenos días, mi amigo, — сказал Леонард, приблизившись.
— Доброе утро, Леонард, — с улыбкой ответил Эмилио.
Они через раз говорили то по-английски, то по-испански, и Леонард забыл, что на предыдущей неделе беседа велась по-испански. Как он забыл? Он тогда никак не мог вспомнить слово «обнищание» — наконец Эмилио подсказал: empobrecimiento, — так неужели теперь к частой потере равновесия и страху за хрупкие кости добавилась утрата памяти? Неужели он начал дружить с Альцгеймером?
Леонард улыбнулся и похлопал по сжатому левому кулаку Эмилио. Ему выпало играть черными. А Эмилио — снова белыми. Он угадывал приблизительно три раза из четырех, всегда предпочитая играть белыми и ходить первым. Эмилио сидел на бетонной скамейке; фигуры уже были расставлены правильно — белые с его стороны. Леонард осторожно занял место напротив него. Они не пользовались часами в своих товарищеских играх.