Было уже далеко за полночь, когда наш круг распался, однако, заклиная владельца ресторана именами Ирвинга, Терри и Кейна, я убедил его не закрывать заведение до утра, так что именно там, под сенью замка, мы отужинали.
Сейчас его зов звучал с такой настойчивостью, что я поспешил как можно скорее закончить ужин, хотя вдоволь хлебнувший эля Генри явно полагал, что сейчас лучшее время для монологов. В конечном счете все мы отправились в нашу гостиницу, где, пройдя полпути от замка вниз по Миле, пожелали друг другу доброй ночи и разошлись по номерам спать. Так, во всяком случае, это должно было выглядеть со стороны.
Через полчаса мы, Чада Света, вновь собрались в комнате Кейна, откуда выскользнули в эдинбургскую ночь и при свете луны двинулись следом за Пеком назад к замку. «Чуть мелькнете, скройтесь с глаз!» [255] Таков был наш план. Таковы были наши надежды.
«Сто-кер. Сто-кер».
Казалось, он мог выскользнуть из каждого проулка, из каждой щели по пути нашего восхождения. Или же я ощущал присутствие не обретших упокоения мертвецов? Ибо Эдинбург — это город гробниц, и в Средние века его дома вырастали до четырнадцати этажей, поэтому люди, жившие на уровне улицы, никогда не видели света. Шли века, и то ли дома проседали, то ли уровень мостовых поднимался, но нижние этажи оказывались подземными склепами. Настоящими гробницами, ибо внизу лежали кости неупокоенных мертвецов. Некогда, испугавшись распространения чумы, отцы города повелели изолировать целый квартал Мэри Кингз Клоуз, наглухо перекрыв все выходы, и тем самым обрекли на гибель его жителей. Где-то здесь уже в этом столетии охотники за телами Берк и Хэар развернули в заброшенных подвалах подземного города свой мрачный промысел, убивая ради денег, которые выплачивал медицинский колледж за свежие трупы. Ох, право же, когда ступаешь по улицам Эдинбурга, всегда есть опасение потревожить его мертвецов.
Город не просто так носил прозвище Старый Дымокур, в нем ощущается много запахов, не всегда приятных, однако мы в ночь нашего тайного восхождения чувствовали преимущественно запахи морской соли и серы, приносимые ветром со стороны залива Ферт-оф-Форт. Для меня было облегчением обонять эти запахи, просто обонять их: я был рад, что не испытываю расстройства ощущений в эту ночь.
Мы продолжали подниматься к замку, уже тысячу лет как угнездившемуся высоко на скалах. Нашей целью были казематы, а точнее, тайные комнаты, устроенные глубоко под Батареей Полумесяца, в руинах бывшей десятиэтажной башни Давида, разрушенной в шестнадцатом веке, когда Керкалди не смог удержать твердыню именем королевы Марии, которая вынашивала за этими стенами будущего Якова VI Шотландского. Унаследовав трон Елизаветы, он стал английским королем Яковом I. Впоследствии при восстановлении замка в нем были устроены тайные помещения, в которых король мог бы укрыться в случае новой осады. Пол перед его дверью представлял собой ложный настил, ловушку: стоило убрать подпиравшие его снизу жерди, и он провалился бы под весом любого врага, попытавшегося подобраться к королю. Неприятели очутились бы в логове свирепого льва, и ждать своего конца им пришлось бы недолго. Пек уверял, что все это сущая правда. Именно в это львиное логово мы и спустились по лестнице.
«Сто-кер. Сто-кер».
Он приближался. Он скоро покажется. Кивком я сообщил это остальным, вслух же сказал, что нам лучше поспешить.
Пек и, к счастью, не задававший вопросов Харкер сделали свое дело как следует: закругленные стены камеры были украшены восстановленными холстами, предоставленными Констанцией, точно такими же, какие я видел в храме Исиды-Урании, а на возвышении три сиденья или трона стояли перед столом-алтарем с установленными на нем ритуальными предметами. Главным из них были золотые весы, каждая чаша которых была выполнена в виде двух сложенных ладоней. Те самые весы, которые я столько раз видел на сцене «Лицеума» в эпизоде с Шейлоком, настаивающим на получении своего фунта плоти ненавистного Антонио.
Вскоре все было готово. Нам оставалось лишь надеть балахоны и капюшоны и исполнить назначенные роли.
Последние события до крайности утомили леди Уайльд, а спуск по лестнице в каземат чуть не доконал ее, но именно ей предстояло облачиться императрицей и занять место в центре возвышения. Слева от нее сел Кейн, изображавший Канцлера, а справа Торнли, проделавший за день своей актерской карьеры путь от Ленокса до Премонстратора. Остальные, то есть Пек, Пенфолд, Харкер, два безымянных актера и я, дополнили церемониальный порядок. До полного состава ордена не хватало одного человека, но представлялось сомнительным, что Тамблти или его демон обратят на это внимание.
Пек в облачении Гегемона стоял к востоку от алтаря. Пенфолд, изображая Керикса, находился с юго-западной стороны. Он был так непоколебим или ошеломлен, что свет его красной лампы совершенно не дрожал.
Харкер, наш дорогой Харкер, стоял на севере, исполняя роль столиста, один из безымянных актеров на юге изображал Дадуш, второй с оком Гора на капюшоне стоял на юго-западе рядом с Кериксом.
Я находился в самом центре в белом балахоне и капюшоне Иерофанта.
Теперь нам не оставалось ничего другого, кроме как ждать, что мы и делали в полном молчании, застыв в напряженном ожидании, словно вот-вот должен был ударить некий ужасный, могучий колокол. Все взоры были обращены ко мне, а я, в свою очередь, не отрывал глаз от лестницы и прислушивался.
«Сто-кер. Сто-кер».
В лестничном проеме появился свет факела.
Он спускался вниз медленно, спиной вперед. Его босые ноги, грязные, в ссадинах и струпьях, виднелись из-под плаща цвета ночи. По мере того как он спускался со ступеньки на ступеньку, становилось все виднее, как искривлено его тело, пальцы рук — в левой он держал мешок с сердцем — походили на когти. Но, добравшись до середины лестницы, он вдруг спрыгнул на пол, приземлившись на корточки, и по-кошачьи метнулся к холсту, изображавшему Осириса.
Его низко надвинутый капюшон скрывал лицо, но, когда я шагнул по направлению к алтарю и призвал его подойти ближе, он приблизился. Он двигался медленно, очень медленно, наверно, для того, чтобы дать своему запаху овладеть нами. Это был приторный аромат фиалок, смешанный с запахом взрыхленной земли и искромсанной, кровавой плоти. И хотя я раньше говорил всем присутствующим, на кого он похож и как может меняться его обличье в зависимости от того, какая из двух сущностей преобладает в данный момент внутри него, и о двух его голосах, все равно все сдавленно охнули, когда Тамблти отбросил назад свой капюшон и произнес (хотя мне показалось, что слов я не слышал): «Взвесь его!», вытащив из своего мешка недавно добытое сердце Мэри Келли. Несчастной Мэри Келли.
В свете лампы ее сердце казалось горящим, и его запах, когда он, словно торговец фруктами, подающий яблоко, поднял сердце и протянул его мне, настиг меня, сковав мой язык словно железом.
— Взвесь его! — безгласно произнес он, в то время как другим голосом, слышимым всеми, проговорил: — Ритуал. Нужен ритуал.