Джоффри отодвинул шторы, и слабое февральское солнце осветило комнату. Она продолжала рассматривать книги, надеясь, что он заговорит и даст ей хоть какую-то возможность успокоить его после случившегося.
– Собираешься взять что-нибудь почитать? Как насчет "Преступления и наказания"? Можешь взять, если хочешь! – Голос его был полон сарказма.
Она посмотрела ему в глаза.
– А почему, собственно, ты не появился вчера на работе? – спросила она, сделав вид, будто понятия не имеет о ссоре между братьями, и тут же поняла, что совершила ошибку.
Джоффри рассмеялся.
– Ты хочешь сказать, что Большой Брат ничего не сообщил тебе о нашей стычке? Но ведь Мики рассказывает тебе даже о том, сколько раз трахает своего дружка. Тем более он не мог умолчать о таком грандиозном скандале с родным братом.
Несколько секунд Мора пристально смотрела на Джоффри. Она решила играть с ним в открытую. Легкого разговора все равно не получится.
– Послушай, Джоффри, он действительно говорил мне об этом. Он очень расстроен. Ты принимаешь все слишком близко к сердцу.
Джоффри сел в кресло и расхохотался.
– Кончай, Мора, морочить мне голову. Расстроен, говоришь? Да он был бы больше расстроен, если бы сдох старый пес Бенни. Он гроша ломаного не даст за меня, а я – за него. Мне плевать.
– Где же ты будешь работать? Что станешь делать? – Она подошла к нему и опустилась на колени.
– Не волнуйся: буду работать на всех вас, как и до сих пор. – Он сделал особое ударение на слове "вас". – Но передай Мики, что я больше не намерен бегать двадцать четыре часа в сутки по первому его свисту. Я буду выполнять только свою работу, никакой "трудной". И если вы пожелаете кого-нибудь хорошенько отделать или кому-нибудь пригрозить, обращайтесь к другим братьям.
– С этим Джофф, все ясно. А как насчет земель в районе доков? Не хочешь ли заняться ими? Ты и Уилли могли бы хорошо сработаться, а я и Мики... осталось еще немало каштанов в огне.
Джоффри ухмыльнулся, и ухмылка его была ужасной, она вызвала у Моры приступ дурноты.
– Значит, младшая сестренка явилась вылить масло на взбаламученные воды? Ты предлагаешь мне доки, чтобы я стал в общую шеренгу? Был пай-мальчиком?
– Да нет, Джоффри. Ты мог бы получить их и прежде.
Он возразил тихо и серьезно:
– Ты отдаешь себе отчет в том, что мне уже перевалило за пятьдесят? Я никогда не был женат, никогда не жил ни с одной женщиной. Я просто работал в бизнесе вместе с Майклом. А затем явилась ты и все отняла у меня. Ты проложила себе дорожку в его карман и поселилась там. – Он оглядел ее с ненавистью, казавшейся осязаемой. Мора отпрянула назад и уставилась в его лицо, покрытое морщинами и дышавшее злобой. Но он причинил ей боль, и это вызвало ее раздражение.
– Знаешь, в чем твоя проблема, Джоффри? Ты не умеешь жить. Пользуешься чужой славой, высасывая ее, как пиявка. Ты всегда был тенью Мики. Никто тебя не заставлял, это был твой собственный выбор. Да, ты не женился. Но не из-за Майкла, а потому что ни с кем не мог бы ужиться, и подсознательно понимал это. Несколько лет назад мать назвала меня и Майкла стерильными, возможно, она была права, вот и ты, я полагаю, из той же породы.
– Ну ты, сука! Да как ты посмела прийти сюда и обливать меня дерьмом?
Мора встала, расправила складки на юбке и нарочно медленно наклонилась к нему:
– Нечего изображать из себя что-то вроде Магнуса, мать его, Магнуссона, потому только, что ты прочел пару книг! В тебе, парень, полно застарелого дерьма. Ты охотно отложил бы в сторону Германа Гессе и Толстого и пошел бы искать себе птичку. Настоящую птичку, а не "телефонную девицу" на высоких каблуках, с которыми ты обычно имеешь дело, женщину с головой на плечах. Меня, Джоффри, тошнит от тебя. Ты вечно стонешь по поводу и без повода. Все анализируешь, во всем копаешься, пока не обнаружишь неуважения к себе. Будь то какое-нибудь случайное замечание или то, что ты называешь "заговором", как, например, папка, попавшая тогда тебе в руки. Ты – параноик, и в этом твоя беда. Так вот, если не желаешь завтра являться на работу, приходи в офис на набережной Святого Мартина. А не хочешь – дело твое.
Она пошла было к двери, но Джоффри остановил ее:
– Я ненавижу тебя, Мора. Ненавижу так сильно, что даже чувствую вкус этой ненависти – она, как желчь. Как-то мать мне сказала, что ты не похожа на нормальную женщину, что тебе не присущи нормальные для любой женщины чувства. Теперь я знаю, что это правда. Ведь ты убила собственного младенца!
Она обернулась к нему разъяренная, будто тигрица, и ответила с горечью:
– Так тебе мамаша сказала, да? Ладно, так вот в следующий раз, когда вздумаете поболтать обо мне, спроси у нее, как все было. Пусть расскажет, как она придерживала меня на столе, когда грязный старикашка выскребал из моего чрева ребенка. И еще спроси, почему она еженедельно берет деньги от Майкла, если не желает знать его. Пусть объяснит, зачем побудила несчастную Карлу выйти замуж за этого проклятого Мальколма. Зачем держала ее при себе, не сделав ни единой попытки помирить ее с матерью. Я знаю, что говорят о Джэнайн, но знаю и то, что, если мамаше удалось заполучить Карлу, маленькую девочку, которую нужно одевать и водить на мессу, она ни за что не позволит ей вернуться домой. Вы с матерью словно две горошины из одного стручка. Вертите людьми, как хотите, но со мной и Майклом у вас ничего не получилось, вот вы и возненавидели нас!
Не дожидаясь, пока Джоффри снова заговорит, Мора ушла хлопнув дверью.
Джоффри некоторое время сидел в кресле, обдумывая случившееся. Он чувствовал, что самое лучшее – забыть о Море и Майкле. Но тогда он не сможет работать на них и собирать информацию. И коварство взяло верх. Он будет собирать информацию и пустит ее в ход. Он проглотит собственную гордость и утром пойдет на работу. Он дождется своего часа.
Когда Мора подъехала к дому Джэки Траверны, у нее все кипело внутри. Джоффри прямо как чирей на шее. Он всегда был таким, таким и останется. Она давно это знала.
Мора поставила свой спортивный "мерседес" рядом с домом, где жила Джэки. Заперев машину, она поднялась по небольшой лестнице и пошла к квартире Джэки, привлекая к себе, как обычно, внимание. Здесь каждая квартира имела свой вход. Между входами стояли и болтали женщины, играли дети всех цветов кожи и разнообразных конфессий. Облупившаяся на стенах краска и раскрашенные кирпичи свидетельствовали о глубокой нищете жителей этого дома. Женщины сразу заметили, что платье на Море, цвета бургундского вина, от Дженнера Комрана, а шубка – из натурального меха, и притихли, с неприязнью осматривая ее.
В измятых спортивных костюмах и бесформенных платьях, все эти женщины, выглядели просто старухами, но, судя по еще упругой коже на лицах, были моложе Моры. Сложись ее жизнь по-другому, она была бы такой же или просто одной из них. Все существо Моры восстало против этой мысли.