Бриони обещала, что никогда не расскажет Лизель правду о драме, разыгравшейся той ночью. Пусть Лизель знает своего отца как доброго человека – он ведь и был добрым двадцать лет назад, прежде чем на его долю выпало тяжелое бремя лишений и трудностей. А разве ей, Керри, все эти годы жилось легко? Ведь она знала, что ее ребенку суждено страдать, а ей самой когда-то не хватило сил, чтобы последовать за своей звездой, своей любовью.
Сближение Эвандера и Лизель увеличивало пропасть между Керри и ее ребенком. Керри не могла простить Эвандеру его предательства. Тем более она не могла смириться с утратой дочери. Однако она утешала себя тем, что после Нового года Эвандер уедет назад в Штаты. Осталось потерпеть еще несколько недель, а затем она помашет ему ручкой на прощанье, и отношения с дочерью будут восстановлены.
Но в глубине души она знала, что ее отношения с Лизель уже никогда не станут прежними. Мать и дочь теперь отделяла друг от друга та же самая пропасть, та же разница рас, которая некогда разделила Керри с Эвандером. Нельзя было позволить этой мысли выплыть на поверхность. Требовалось все больше спиртного, чтобы так и оставить ее на дне души.
– Близнецы и Лизель – просто картинка, Бри, я должна признать это.
Бриони улыбнулась, глядя на счастливое лицо Кисси.
– Да уж. А как миссис Хорлок? Сможет она завтра пообедать с нами?
Кисси громко шмыгнула своим большим носом.
– Она ни за что не пропустит Рождества со своими мальчиками. Хотя, знаешь, Бри, похоже, это будет ее последнее Рождество.
Бриони вздохнула:
– Вот и матушка Джонс совсем плоха. Скоро нас останется совсем мало.
Кисси пожала плечами:
– Ну, зато мальчики женятся, потом Лизель выйдет замуж. Не говоря уже о Бекки и Делии. Скоро семья снова вырастет! Когда становишься старой, перестаешь бояться смерти. Ну, то есть не так боишься ее, как в молодости. В конце концов, миссис Хорлок прожила хорошую жизнь. Она готова к встрече с Создателем. Она мне сама сказала.
Бриони знала, что Кисси просто бодрится. За столько лет Кисси и миссис Хорлок стали близки, как мать и дочь. Ближе, чем родители и дети в иных семьях. Это глубоко трогало Бриони. Кисси родилась в рабочей семье, и миссис Хорлок была единственной, кто по-доброму обращался с ней. До встречи с миссис Хорлок Кисси видела только затрещины и проклятья.
Бриони положила последние подарки под елку. Елка была очень красивая, Рождество обещало пройти замечательно. Она лично позаботится об этом. Это был двадцать второй день рождения Лизель.
Канун Рождества всегда становился для Бриони волшебным временем – даже в те дни, когда не было никакой гарантии, что в ее рождественском носке окажется хотя бы апельсин. Бриони любила саму атмосферу Рождества, любила ощущать себя частью празднества, в которое вовлечен весь мир. Она понимала: дети всего мира в эти часы испытывают те же чувства ожидания и нетерпения, которые испытывает она. Став взрослой, состоятельной женщиной, Бриони каждый год накануне праздника жертвовала большие деньги на благотворительность. В «Детский фонд» она жертвовала особенно щедро, но больше всего любила праздничный прием с раздачей подарков в католической церкви, где каждый ребенок независимо от своего вероисповедания получал подарок – несколько конфет и фрукты. Воспоминание о счастливых Детских лицах давало ей новые силы.
Она купила Розали яркое пальто, как и в прошлые годы. Толстое шерстяное пальто обрадует сестренку несказанно. Бриони погладила серебристую оберточную бумагу, предвкушая, как Розали разорвет ее.
Рождество, кажется, будет славным.
Эвандер чувствовал, что с каждым днем они с дочерью становятся все ближе. После очень непростого начала они наконец пришли к взаимному уважению и доверию. Он знал, что ей трудно смотреть на его руки, и он ее понимал – ему самому было трудно смотреть на них. Руки делались все беспомощнее, играть на пианино становилось все труднее. Но не играть он не мог и от этого мучился. Музыка звучала в его душе днем и ночью. Как только он слышал мелодию, его охватывала дикая тоска, и он либо злился, если играли плохо, либо впадал в депрессию, если слышал хорошую игру, понимая: ему так больше никогда не сыграть.
Также он обнаружил, что ему тяжело смотреть на Керри. Если бы он смог наладить отношения с ней, он был бы счастлив. Но Керри так и не простила его. Что ж, окажись он на ее месте, он испытывал бы те же чувства.
Лизель часто вглядывалась в лицо отца. Отец. Слово было непривычным для нее. Эвандер Дорси – ее отец. Было почти невозможно представить его молодым, красивым, с прекрасными руками, которым ее мать охотно вверяла свое тело. Сейчас, насколько понимала Лизель, мать не испытывала к Эвандеру прежних чувств.
С детства Лизель знала, что отличается от других детей, догадывалась, что она не совсем белая. Признав свое необычное происхождение, Лизель словно сбросила с себя тяжелый груз. К ней часто проявляли внимание мужчины, но она всегда отшивала их – возможно, потому, что в глубине души боялась той боли, которую принесла ее матери любовь к мужчине. Она хотела бы стать немного потемней, дабы ни у кого не оставалось сомнений относительно ее происхождения. Достаточно светлый цвет кожи, создающий иллюзию принадлежности к белым, всегда будет вносить двусмысленность в ее отношения с людьми. С белыми людьми, во всяком случае. Теперь она понимала, что Бесси и ее музыканты всегда знали правду о ней, – не из-за Эвандера, а потому что повидали в Америке людей смешанной расы. Правда, в Америке такие метисы происходили от черных женщин и белых мужчин. Ее мать, как всегда, сделала все наоборот.
Эта мысль заставила Лизель улыбнуться. Сейчас она чувствовала уважение к матери: как-никак, Керри пришлось побороться за своего ребенка. Керри, часто такая слабая, оказалась достаточно сильной для того, чтобы противостоять всему свету из-за Лизель.
Лизель видела, как между матерью и отцом растет стена, и ей было ужасно жаль, что так происходит – ведь мать так радовалась, знакомя ее с отцом. Но по какой-то таинственной причине все изменилось, и Лизель многое отдала бы, чтобы узнать причину разлада.
Она отпила холодного кофе и поморщилась. Эвандер улыбнулся ей. Он смотрел на нее не отрываясь, и девушку это нисколько не смущало, скорее наоборот: ей это нравилось. Это был взгляд человека, который принимал ее такой, какова она есть.
– Почему мать так настроена против тебя? – спросила Лизель своим низким, с характерной хрипотцой голосом.
Эвандер надолго задумался. Должен ли он рассказать ей?
– Мне кажется, ты имеешь право знать.
Дочь напоминала ему Керри в прежние годы. Ей так же хотелось знать все о его семье, его матери, об их жизни.
– Слушай, дочка. Мы с твоей мамой… Ну, понимаешь, я плохо поступил с ней. Очень плохо. Если я расскажу тебе, ты, возможно, посмотришь на меня другими глазами.
– Мне нужно знать. Я живу с матерью всю жизнь. Да, она пьет, иногда бывает очень эгоистичной, но мне нужно знать все, что касается нас троих. Это для меня единственная возможность обрести собственное «я».