— Так, значит, они должны будут перевозить с ним и этих негодяев?
— Не раньше, чем они выберутся из госпиталя, дорогая, — возразил Алан. — У Джорджио, к примеру, есть молоток, и он может вытрясти из них душу, черт побери! И, зная Джорджио, могу сказать: это придется ему по вкусу. Никто не любит шестерок. Никто! Даже тюремщики. Вот почему ему придется облить начальника дерьмом. Это все равно что украсить торт глазурью, понимаете? Как только начальник тюрьмы будет унижен перед всем отделением, он захочет, чтобы Джорджио убрался с его глаз долой.
Энтони важно кивнул.
— Вероятно, он сам и получит молотком по башке, прежде чем его увезут, но даже и тогда овчинка стоит выделки. Это блестящий план! Мы знали, что нам нужно подхватить его, когда он будет вне тюрьмы. Но самим обнаружить площадку ночью — невозможно, а информация не всегда надежна, понимаете ли. Если же все произойдет так, как задумано, у нас есть девяносто процентов вероятности того, что мы уложимся в график. Я не знаю ни одного начальника тюрьмы, который смог бы проглотить такое: что его польют дерьмом. А вы знаете? — Он посмотрел поочередно на Алана и Эрика.
Те отрицательно покачали головами. Энтони усмехнулся.
— Я тоже разок так сделал — в «Дареме», несколько лет назад. Как мы тогда ржали, черт побери! Вы бы видели его рожу! Сейчас все словно возвращается. У нас в отделении сидел один хороший парень, негр. Довольно приятный, скажу я вам. Но он был такой суматошный! В любом случае тюремщики постоянно чем-то искушали его, и он время от времени впадал в настоящие пароксизмы гнева. Несколько раз парень вытрясал из них всю душу. Ну, так вот, иногда они вкалывали ему успокоительное или еще что-нибудь. Это было в семидесятых, тогда и случилась вся эта заварушка. Было принято сначала напичкать тебя лекарствами, а потом выбить из тебя душу. Что бы они там они ему ни дали, но это убило его. Его нашли в камере мертвым…
— Это был либриум, — тихо пояснил Алан. — Мужчину звали Кэрол Денной. У него в организме было больше наркотиков, чем у чертового Джими Хендрикса, и они еще накачали его лекарством. Денной был хорошим парнем.
Энтони помолчал. Затем продолжил рассказ:
— Ну, вот, через неделю начальник туда приехал, чтобы, как обычно, согласно конституции, обойти тюрьму. И я самым чудным образом заловил его. Подошел тихо к нему и сказал: «Сэр!» А когда он обернулся, я выплеснул ему полное ведро прямо в морду. Он чуть не рехнулся! Тюремщики носились вокруг него, как обваренные кипятком шлюхи. Я так хохотал, что у меня чуть башка не оторвалась.
— А что случилось потом? — с явным испугом за Энтони спросила Донна.
Энтони дружелюбно улыбнулся ей.
— Они посадили меня в карцер и вытрясли из меня все дерьмо. Но удовольствие того стоило. Я восемь месяцев провел в одиночке. Мне плевали в еду, мочились в чай. В общем, делали что хотели. Но я все принимал. Дело того стоило.
Лицо Донны было совершенно белым от волнения, но она кивнула Энтони, выражая этим свое понимание.
— Они, верно, не могут и сейчас решить эту проблему! — со смехом прокомментировал Алан. — Вы не читали в газетах, Донна? «Гилфорд-Четыре», «Бирмингем-Шесть»? Я долго, более чем достаточно скрывался. Так прошло немало лет. Ну, а когда я убил Вон Танга, то началась совсем другая игра. Полицейские посещали меня, как члена королевской семьи. Приносили мне чай, сигареты, журналы. Они знали, что за Вон Тангом числилось, и, по правде говоря, я оказал им услугу. Они знали: теперь, когда его не будет на улицах, им станет легче работать.
Эрик улыбнулся Донне. Ему было ее жаль. Но в то же время она слегка раздражала его.
— Вы выучите все правила игры, находясь ныне в одной связке со своим стариком, дорогая. Это совершенно другая игра. Всю жизнь вы проводите с оглядкой. И в напряжении ждете, что же вам принесет следующий день. Вдруг вас поймают и обвинят как соучастника? Вдруг вас у порога дома поджидает какая-нибудь мразь? Или вас посадят. А может быть, позволят выйти под залог… Вам придется пройти через все это. Думаете, вы с этим справитесь? Понимаете, все может быть малость грубовато. Но это уже не телевидение, дорогая, это — настоящая жизнь.
Донна почувствовала на себе вопрошающие взгляды трех мужчин. Непринужденное, приятельское отношение к ней с их стороны на какое-то время исчезло. Алан и Энтони по-настоящему хотели услышать от нее ответ на поставленный вопрос. Она набрала в грудь воздуха, чтобы окончательно и безоговорочно расставить все точки над «i».
— Я справлюсь с этим, Эрик. Вопрос в другом, справитесь ли вы?
Мужчины рассмеялись. Донна ощутила, как напряжение покидает комнату. Она смеялась вместе с ними, хотя внутри у нее осталось ощущение непроходящего холода, будто ее окатили ледяной водой. Сердце у нее билось так сильно и гулко, что она даже удивилась: как это мужчины не слышали этого стука.
— О, ну я-то справлюсь, дорогая. Это моя работа, — ответил Эрик на ее встречный вопрос.
Донна обвела взглядом показавшуюся ей вдруг грязноватой комнату, явно потрепанную мебель — со следами от сигарет и жирными пятнами, холодный камин с потрескавшимся кафелем облицовки и поблекшие, местами залохматившиеся обои… Она сидела здесь, замерзшая, испуганная и отчаявшаяся, практически без друзей, и думала лишь о том, что все, испытываемое ею, стоит того, чтобы Джорджио опять оказался с ней: «Мне нужно верить в это, как ни во что другое».
Джорджио лежал на койке и думал о побеге. «Мне нужно выяснить нечто конкретное, и как можно быстрее, иначе я сойду с ума. Левис вернется в крыло через сорок восемь часов. Это означает, что мне придется опять зажить как прежде — следить за каждым своим движением, прислушиваться к шагам в коридоре, следить, не припрятано ли у кого-нибудь оружие… Левис никогда не даст человеку возможности почувствовать себя в безопасности от него. У него есть какая-то власть над людьми. Он может улыбаться тебе и шутить с тобой, может класть руки тебе на плечи, словно забыв о том, что уже приказал избить тебя или сотворить с тобой что-нибудь похлеще».
Вот это «похлеще» и беспокоило Джорджио больше всего. Внутренняя сила Левиса пугала людей. Он был способен зарезать человека и бестрепетно наблюдать, как тот, рыдая, умирает. Джорджио знал, что и у него самого был определенный кредит доверия: он был известен в преступных кругах, и его уважали за то, что он до этого ни разу не был пойман: «Но все это было раньше. А с таким психопатом, как Левис, никто не сможет совладать».
Он вертелся на койке, мечтая, чтобы ночь поскорее кончилась. И в то же время желал, чтобы она никогда не прошла. Джорджио решил сосредоточиться на воспоминаниях о жене. На губах его заиграла легкая улыбка. В сумрачном свете он различил фотографию Донны, висевшую вместе с остальными снимками на стене камеры возле его койки. Он заметил, что в полумраке высокая линия ее скул казалась резче. И нахмурился: «Донна не поступит со мною гадко, в этом отношении Сэди прав. После всех лет, в течении которых она была моей верной женой, Донна сейчас меня не бросит. У меня просто тюремная паранойя, вот и все. Все люди когда-то через это проходят. Просто на мне сказывается дополнительное давление. Если бы я просто отбывал срок и Левис при этом не висел бы у меня на шее, то все было бы в порядке. Но этот стресс достал меня… В любом случае, — сделал вывод Джорджио, — она не осмелится так поступить со мной. Только не Донна! Она не станет так пакостить. Я обводил ее вокруг пальца и водил за нос всю нашу совместную жизнь, а у нее не хватало духа даже спросить меня о чем-либо. Она ведь в глубине души понимала, что я дам ей такой ответ, которого ей не хотелось бы услышать… На самом деле, — пришла ему вдруг в голову забавная мысль, — я мог бы жениться много лет назад на какой-нибудь другой женщине, более подходящей мне по типу. Видимо, я просто не захотел путаться с бабой вроде Кэрол Джексон. А жизнь, которую я тогда вел, с гарантией обеспечила бы меня именно такой спутницей. Приличная женщина не стала бы иметь со мной никаких дел. Если, конечно, она не оказалась бы безжалостной сукой. Однако приличное воспитание и безжалостность обычно не ходят рука об руку».