Book.

Было без малого два часа, когда я закрыла за собой дверь господских покоев и двинулась по галерее. В следующий миг из густой тени на лестничной площадке навстречу мне выступила женская фигура.

— По словам мистера Покока, ужин удался на славу, — произносит миссис Баттерсби.

— Мне тоже так кажется, — отвечаю я.

Несколько мгновений мы стоим глаза в глаза.

— Доброй ночи, мисс Горст, — наконец говорит она. — Мне еще нужно сделать много дел, прежде чем лечь спать, но ваши обязанности на сегодня выполнены, полагаю. Так что приятных вам снов.

Засим она поворачивается и исчезает так же внезапно, как появилась.

Вскоре после своего дня рождения мистер Рандольф покинул Эвенвуд, чтобы провести несколько недель в Уэльсе со своим другом мистером Рисом Пейджетом — последний не смог присутствовать на званом ужине по семейным обстоятельствам. К моему разочарованию, мистер Персей тоже уехал, в Лондон, и дни потянулись томительной чередой, пока я ждала, когда он вернется и моя скучная жизнь озарится новыми мечтами.

Вдобавок ко всему у меня не было новостей для мадам. Мистер Армитидж Вайс в Эвенвуд больше не наведывался, а я при всем своем старании так и не обнаружила в покоях госпожи никаких обличительных или подозрительных документов и никаких улик, свидетельствующих о ее причастности к убийству миссис Краус, — я располагала лишь копией записки, найденной у нее под подушкой на Гросвенор-сквер. Однако я ждала третьего Разъяснительного Письма мадам. Похоже, мне не оставалось ничего другого, как продолжать штопать, мыть, чистить, убираться в комнатах и наряжать миледи, пока не придет долгожданный день, когда я наконец узнаю цель Великого Предприятия.

Наступил декабрь и с ним годовщина смерти Феба Даунта, которую, по словам мистера Рандольфа, миледи ежегодно отмечала посещением фамильного мавзолея.

Утром одиннадцатого числа, по завершении туалета, госпожа тихим, напряженным голосом сообщила мне, что я не понадоблюсь ей до двух пополудни, к каковому времени должна буду явиться, чтобы час-полтора почитать ей вслух.

— Вы знаете, что за день сегодня, Алиса? — спросила она.

— Да, миледи, — без колебаний ответила я.

— Ну конечно знаете, — промолвила она, дотрагиваясь до медальона с локоном умершего возлюбленного.

Я удалилась, но не стала возвращаться в свою комнату, ибо у меня созрел смелый план.

Мавзолей Дюпоров — увенчанное куполом сооружение в стиле египетского храма — стояло в мрачном уединении на юго-восточной окраине парка, посреди лужайки, окруженной частыми высокими соснами и зарослями тиса и бузины. К металлической двойной двери, украшенной рельефным изображением перевернутых факелов, вела скользкая слякотная тропинка, густо усыпанная сосновой хвоей и гнилой листвой, нанесенной ветром с обсаженной деревьями подъездной дороги. Дверь — охраняемая двумя суровыми каменными ангелами-меченосцами, выщербленными и покрытыми лишайником, — оказалась запертой, а потому я отошла в сторонку, спряталась за мокрым деревом и стала ждать прибытия миледи.

Минутой позже миледи вышла из подъехавшей кареты, с большим ключом в руке, и начала медленно подниматься по усыпанной листьями тропе. Карета укатила прочь, оставив нас одних в этом печальном месте.

Когда она вошла в мавзолей, я покинула свое укрытие и подбежала к двери. Один ее створ остался приоткрытым, и в щель проникало достаточно света, чтобы в общих чертах разглядеть прямоугольный вестибюль, а за ним — просторный центральный зал с несколькими внушительными гробницами, от которого расходились три крыла здания.

Леди Тансор торжественно-медлительной поступью направилась в крыло, расположенное прямо напротив входа. Едва она скрылась из виду, я вступила под сумрачные своды.

В слабом свете, сочившемся сквозь грязный фонарь в куполе, я тихонько прокралась через центральный зал к арочному проему, куда вошла миледи, и там остановилась.

В стенах полукруглого сводчатого помещения, явившегося моему взору, я разглядела ряд погребальных камер, забранных решетками. Перед одной из них неподвижно, как статуя, стояла миледи. Глубокую тишину нарушал лишь шорох сухих листьев, гонимых по каменному полу сквозняком.

Только сейчас я начала сознавать, в какой опасности нахожусь. Если госпожа обнаружит меня здесь — пиши пропало. И даже если мое присутствие останется незамеченным, мне еще надо ухитриться первой выбраться отсюда, чтобы не оказаться запертой в жуткой обители мертвых. Однако теперь у меня настолько разыгралось любопытство, что я безрассудно отмела прочь все опасения и на цыпочках двинулась вперед.

Едва смея дышать, я притаилась в густой тени арки, всего в пяти-шести футах от миледи. Она еще с минуту стояла неподвижно, потом медленно опустилась на колени и прижалась щекой к решетчатым воротам, запертым на висячий замок.

Испустив страдальческий стон, она воздела обе руки, с неожиданной яростью вцепилась в железные прутья и на несколько мгновений замерла в такой позе. Потом принялась дергать, трясти решетку, все сильнее и сильнее — словно в отчаянной, но, увы, тщетной попытке вырвать ее, дабы присоединиться к своему возлюбленному, спящему вечным сном.

Горестно мотая головой, она зарыдала — я в жизни не слышала таких душераздирающих, безутешных рыданий. Есть ли на земле или на небесах утешение, способное облегчить столь жестокие муки? До чего же странно видеть мою гордую госпожу униженной, сломленной горем, от которого даже она, двадцать шестая баронесса Тансор, никогда не сумеет оправиться. Смерть навеки забрала у нее Феба Даунта.

Сколь усердно стараемся мы скрывать от всех, каковы мы на самом деле! Но что бы она ни предпринимала, как бы ни сопротивлялась, Время неумолимо накрывает своей тенью некогда лучезарную мисс Эмили Картерет, как накрывает всех нас, оставляя свои неизгладимые следы. Она не хотела бы, чтобы кто-нибудь видел ее в таком вот раздавленном, беспомощном состоянии, как не хотела бы, чтобы кто-нибудь видел ее без маски из косметических кремов, лосьонов и пудры, каковым ничтожным оружием она изо дня в день пытается бороться с возрастом. Но я-то видела все, что миледи старалась скрыть, и сейчас вижу, сколь немощна она перед порабощающей властью прошлого.

В падшем мире за стенами сей обители смерти она персона чрезвычайно важная — завидно состоятельная, по-прежнему желанная, неприступная, — но здесь все иначе. Кто бы узнал сейчас надменную леди Тансор в этой беспомощной женщине с воспаленными от слез глазами? Она сильна своим богатством, унаследованным общественным положением и влиянием; но она слаба и беззащитна в своем вечном рабском служении памяти Феба Даунта.

Вид несчастного, потерянного создания, безудержно рыдающего на коленях перед гробницей давно умершего возлюбленного, вызывает у меня глубокое сострадание. Но я не могу проявить к ней душевное участие, поддержать и утешить, как сделала бы в случае с любым другим человеком. Со слезами на глазах я отворачиваюсь.