Где же она хранила эту сокровенную реликвию? У нее поистине поразительная способность к сокрытию и утаиванию всего и вся. Потом она заговорила:
— Мне плохо спалось. Меня беспокоили сны, до странного яркие сны, в которых мне являлись вы, милая Алиса, но одновременно будто бы и не вы. Вот я и поднялась к вам удостовериться, что все в порядке. Но вы спали — так мирно спали! Я решила прилечь рядышком с вами, буквально на минутку, но потом и сама заснула. Ну не чудесно ли? Чтобы мигом погрузиться в блаженный сон! У вас такая удобная кровать, гораздо удобнее моей.
Миледи издала тихий, безрадостный смешок и медленно откинулась обратно на подушки.
— Вам надобно вернуться в свои покои, — ласково промолвила я, ставя свечу на столик и присаживаясь на край постели. — Пойдемте, я отведу вас вниз. Или вы забыли, что завтра мы едем в Лондон? Вам следует выспаться.
— Выспаться? О, если бы я могла! Но у меня не получается, никогда не получается.
Я протягиваю миледи руку, но она не шевелится.
— Ну же, пойдемте, — сказала я. — Сегодня ночью вы выспитесь, поверьте мне.
Она наконец дает мне руку, и мы выходим за дверь и спускаемся вниз — но прежде я кладу в карман халата синий флакончик с каплями Бэттли, присланными мне из аптеки «Дж. М. Праудфут и сыновья», что на Маркет-сквер в Истоне.
Миледи без возражений принимает капли, поверив на слово, что они совершенно безвредные и просто помогут ей заснуть.
— Ну вот, — шепчу я, накрывая ее одеялом и гладя по волосам. — А теперь спите.
— Милая Алиса, — сонно бормочет она, смыкая веки.
С полчаса я сижу там у камина с дотлевающими углями. Убедившись наконец, что госпожа крепко спит, я беру свечу и на цыпочках выхожу в гостиную.
Ключ повернулся в маленькой замочной скважине с такой же легкостью, как и в прошлый раз, когда я впервые отперла потайной шкапчик за портретом Энтони Дюпора. Заглянув в него, я увидела недоброе чернобородое лицо Феба Даунта, пристально смотрящее на меня с фотографического портрета в темной глубине тайника.
Нервно прислушиваясь, не раздастся ли какой звук в смежной спальне, я дрожащими руками торопливо развязала тесемку на первой пачке писем, поставила свечу на стол и принялась читать.
Письма были разложены в хронологическом порядке. В первом, написанном в ноябре 1852 года из лондонского дома Даунта на Мекленбург-сквер, содержался пространный рассказ о похоронах герцога Веллингтона. Во всех последующих я тоже не нашла ничего интересного или важного, помимо свидетельств страстной взаимной любви между автором посланий и мисс Картерет, которую он постоянно называл самыми нежными словами.
Во второй пачке тоже не оказалось ничего достойного внимания: страница за страницей Даунт подробно описывал, как он проводит время в столице без возлюбленной, с кем встречался, где обедал, что сказал имярек в клубе, каких лестных отзывов от критиков удостоились его поэмы. Еще он длинно рассказывал о различных деловых поручениях лорда Тансора (всегда выполнявшихся к полному удовлетворению последнего), и с равно утомительной обстоятельностью описывал разные мелкие происшествия, случавшиеся с ним во время разъездов.
Потом, в письме из четвертой пачки, я нашла нижеследующий короткий постскриптум, который тотчас переписала стенографическими знаками на лист почтовой бумаги:
Любимая моя! Пишу в спешке. П. только что был здесь. Он готов и, похоже, понимает, что от него требуется, — но не надумала ли ты отказаться от своего плана? Зная, на что П. способен, я по-прежнему сомневаюсь насчет твоей затеи — хотя я очень постарался втолковать малому, что П. С. К. не должен пострадать и что нам нужны только бумаги. Надеюсь, я преуспел в своих стараниях, но полной уверенности нет, а значит, доля риска остается. Напиши немедленно — собственно говоря, достаточно одного слова: «да» или «нет». Прошу тебя, непременно уничтожь письмо.
Письмо было датировано 21 октября 1853 года — за четыре дня до смертельного нападения на мистера Пола Стивена Картерета (безусловно, именно он подразумевался под инициалами «П. С. К.») в лесу у западных ворот парка.
Я торжествовала. Наконец-то я раздобыла доказательство — неоспоримое письменное доказательство — непосредственной причастности миледи к нападению на ее отца и последовавшей трагедии. Она заверяла мистера Вайса, что не осталось ни единой улики, связывающей ее со смертью отца, но она солгала. Вот они, слова на бумаге, которые, как предупреждал мистер Вайс, порой имеют роковые последствия.
Из постскриптума явствовало также, что нападение на мистера Картерета совершил один человек, загадочный «П.», очевидно нанятый Фебом Даунтом по поручению мисс Картерет — точно таким же образом мистер Вайс по распоряжению миледи нанял Билли Яппа для убийства миссис Краус.
Несколько прояснилась и цель заговора: заполучить некие бумаги, находившиеся у мистера Картерета. Потом меня осенило.
Видимо, мистер Картерет обнаружил документы, свидетельствующие о существовании законного наследника, способного лишить Феба Даунта радужных перспектив. Возможно даже, он наткнулся на них в ходе работы над историей рода Дюпоров, в которой ему помогала дочь. А если так — значит, смерти мистера Картерета, Феба Даунта и миссис Краус действительно связаны с наследопреемством Дюпоров, как и предполагают инспектор Галли с мистером Роксоллом.
На следующее утро миледи позавтракала одна в своих покоях, как она порой делала. Я тоже поела в одиночестве, в утренней гостиной внизу — к моему разочарованию, мистер Персей откушал рано и уехал в Истон по делам поместья.
В самом начале одиннадцатого, под обложенным снеговыми облаками небом, мы с миледи торопливо спустились по ступенькам крыльца, ежась от пронизывающего ветра, уселись в карету, накрыли пледом колени и отправились на железнодорожную станцию.
С нами ехала новая горничная, Виолетта Аллардайс — туповатая толстушка, трепетавшая и перед госпожой, и передо мной, но довольно исправно выполнявшая свои обязанности, хотя и не всегда к полному моему удовлетворению.
Эмили (я уже привыкала мысленно и в общении наедине называть миледи по имени, как она просила) поначалу казалась подавленной, но решительного нежелания разговаривать не выказывала. Ни одна из нас ни словом не обмолвилась о ночном происшествии, и по прибытии поезда на вокзал настроение у нее стало улучшаться. На подъезде к Гросвенор-сквер она уже снова с энтузиазмом говорила о своих планах на ближайшие дни.
Когда карета остановилась у дома, снег валил крупными хлопьями, устилая мостовые, крыши и крыльца белым покровом, пока еще незапятнанным. Пряча лицо от ветра в палантин, усеянный тающими снежинками, Эмили сразу же прошла в дом. А я немного задержалась у кареты, с наслаждением подставляя лицо летящему снегу и прислушиваясь к восторженному визгу детей, доносящемуся из-за соседнего дома.