Машина, скрипнув гравием, остановилась у подножия лестницы, которая вела в дом. Дождь пошел сильнее. Забыв о протоколе и манерах, пассажиры выскочили из машины, пробежали по ступенькам, накрыв голову кто пиджаком, кто сумкой, и влетели в дверь. Там они и остались стоять, дрожа и роняя на пол капли воды; наконец снова появился дворецкий и повел их дальше.
Внутри шато [40] (потому что никому не пришло в голову называть это строение виллой) было темно и холодно. Похоже, все здесь было вырезано из белого мрамора — полы, лестницы, выступавшие из стен коринфские пилястры. Мраморные бюсты, все как один античные, смотрели на них с мраморных пьедесталов, а мраморные атлеты играли мраморными мускулами в мраморных нишах.
— Мавзолей какой-то, — с трепетом произнес Джексон.
Цвет сохранился только на роскошных, написанных маслом картинах, украшавших стены между колоннами. Белогрудые нимфы соблазняли целеустремленных героев, алебастровые богини превращали неосторожных юношей в камень. Украшенная цветами златовласая женщина любовалась на свое отражение в зеркале. На одной из картин уродливый карлик прижимал к женской груди металлический доспех. Все на этой картине было темным, кроме тела женщины, которое сияло почти неземной белизной. За ее плечом развевался кроваво-красный шарф.
Рид остановился перед картиной:
— Ван Дейк. Женщина — это Фетида, карлик — Гефест. А это, — он указал пальцем на железный нагрудный доспех, задержав палец в дюйме от полотна, — доспех Ахилла.
— Хорошо, что мы теперь знаем, как он выглядит, — пробормотал Джексон.
Дворецкий провел их в гостиную, где вокруг мраморного камина была собрана мебель периода Второй империи. В таком строгом интерьере парча и атлас темных цветов казались еще роскошнее — благородные и элегантные гости среди окружившей их пустоты. По задней стене протянулся ряд высоких, доходивших до пола окон. Капли дождя покрывали стекло, а сады на нижней террасе были уже почти не видны в сумерках.
По дому прокатился раскат грома, словно вся гора заворочалась на своем ложе. Через миг сверкнула молния, и на долю секунды все предметы в комнате осветились волшебным серебристым светом. Молния рассыпала в воздухе искры, и тусклые электрические огни замигали, словно свечи. Гранту потребовалась секунда, чтобы глаза привыкли… и тут же широко раскрылись от удивления.
У камина стоял человек — прямо перед кушеткой. Наверное, он лежал на ней, хотя Грант его там не видел. Его морщинистое лицо было бледно, что делало кожу полупрозрачной, чуть ли не сияющей в свете от камина. Грива седых волос, зачесанных назад, почти доставала до плеч. На нем была бархатная куртка и свободные брюки. Ноги оказались босыми.
— Mes amis. [41] Добро пожаловать.
Гости сидели в неудобных креслах. Дворецкий положил в огонь еще одно полено и отошел. Сорсель посмотрел на Рида — как и все остальные. Все инстинктивно поняли, что противостоять Сорселю в его владениях может только очень сильный духом человек.
— Ваш визит, профессор Рид, для меня большая честь. Вы должны знать, что я в восхищении от ваших исследований. Но кто ваши друзья?
Рид откашлялся:
— Мистер Джексон и мистер Мьюр представляют американское и британское правительства соответственно. Мисс Папагианнопуло была на Крите ассистентом Джона Пембертона, английского археолога, перед его гибелью. И… — Точного определения у Рида не нашлось. — Мистер Грант.
Сорсель кинул на Гранта оценивающий взгляд — не враждебный, но осторожный.
— Добро пожаловать. Коньяк? А может, кальвадос?
— Нет, спасибо, — ответил за всех Рид, хотя Грант не отказался бы от глотка чего-нибудь согревающего.
— Bien. [42]
Повозившись, как кот, Сорсель поудобнее устроился на своей кушетке. Из коробки на стоявшем рядом столике он достал длинный серебряный мундштук, вставил в него сигарету и медленно, глубоко затянулся. Вокруг его головы собрался нимб дыма. Все ждали, но хозяин казался целиком погруженным в свои мысли и почти не замечал их присутствия.
— Шесть лет назад вы купили в Афинах минойскую глиняную табличку у продавца по имени Молхо. — Рид говорил не очень уверенно, словно не слишком хорошо подготовленный студент на семинаре.
Сорсель едва заметно пожал плечами, выражая безразличие.
Профессор продолжал:
— Это была не целая табличка. Перед продажей ее разломили на две части.
— Разломил тот человек, который вам ее продал, — прибавил Грант. Глаза Сорселя сверкнули, как у змеи. — Он говорил вам об этом? Вторую половину Молхо продал Джону Пембертону.
Сорсель пристально посмотрел на Марину:
— А вы это видели? Где у вас доказательства?
— До позавчерашнего дня у нас была табличка. Ее украл немец, хотя он бы, наверное, сказал, что вернул ее себе, ведь изначально это он нашел ее на раскопках.
— Как она выглядела?
— Вот такого размера, — Рид показал размер ладонями, — на лицевой стороне — десяток строчек, написанных линейным письмом Б. На обороте был бледный рисунок — изображение, обычно связываемое с минойскими храмами. Я предполагаю, что и ваша половинка должна выглядеть примерно так же. Вот так?
Профессор вытащил сделанную Пембертоном фотографию, уже помятую и с загнувшимися углами, и передал ее Сорселю. Француз едва глянул на нее.
— Это может быть все, что угодно. В моей коллекции много предметов. Думаю, это лучшая частная коллекция микенских предметов в мире. Частная коллекция, — повторил он. Из его рта при этих словах вылетели маленькие облачка дыма. — Она не предназначена для публичного показа.
— Мы не публика, — произнес Грант. — И мы — не единственные, кто приехал сюда взглянуть на эту табличку. Почему бы вам не позвонить в афинскую полицию и не спросить, что случилось с Молхо? Он уже потерял руку, защищая вас от Бельцига. Вам об этом известно? — Он посмотрел в лицо Сорселю, цветом напоминавшее отмытый пергамент, и решил, что, похоже, Сорсель знал. — Теперь он потерял и жизнь, только в этот раз защитить вас не мог. Бельциг знает, что табличка у вас. Он явится сюда; может быть, он уже едет. Вы хотите знать, что он сделал с Молхо? Ничего хорошего.
— А если я покажу вам ее? Что вы станете делать с полученными знаниями? Интересно, вы хоть представляете, что именно ищете? — Сорсель требовательно посмотрел на Гранта, не дождался ответа и отвернулся, пренебрежительно фыркнув.
— Белый остров, — сказала Марина. Она не сводила глаз с Сорселя, не обращая внимания на злые или подозрительные взгляды своих спутников, сосредоточенные на ней. Сорсель пристально смотрел на нее. Уголки его губ дернулись вверх в улыбке, но Грант не понял, показывал ли хозяин дома уважение или торжествовал маленькую победу. — Белый остров стал местом последнего упокоения Ахилла, мать перевезла туда тело сына после его гибели у стен Трои. Оттуда и пошел культ Ахилла. Табличка содержит ключ, который поможет нам отыскать этот остров.