Марина согнула палец на спусковом крючке. Кольцо людей вокруг нее сомкнулось еще теснее.
— Если я отпущу тебя, ты дашь нам улететь?
— Если да, мои руки чисты? И между нами ничего нет? — Россакис едва мог говорить — так сильно сдавливала его горло рука девушки.
— Да.
— И самолеты янки больше не прилетать?
Джексон нахмурился:
— Я не могу обещать…
Мьюр подскочил на месте и обернулся к нему:
— Джексон, мать твою! Выбирай, что важнее.
— Хорошо, хорошо. — Джексон покорно поднял руки. — Мы отзовем бомбардировщики. — Он с негодованием покачал головой и посмотрел на Россакиса. — Ты и сам знаешь, что в этой войне тебе не победить.
Марина опустила пистолет и ослабила хватку. Россакис потер шею:
— Нельзя всегда останавливать лучшая жизнь.
Поднырнув под воздушную струю от винтов, они забрались в самолет. Солнце скрылось за облаками, лес на вершине склонов еще горел. Вся долина оказалась заполненной вязким золотистым маревом. Рид прижимал табличку к груди. Марина отвернула лицо и стала смотреть в окно, стараясь скрыть слезы.
— Представь, что скажет Курчатов, когда узнает, что его собственные люди помогли нам убежать, — весело произнес Джексон. — К тому времени, как он успокоится, мы уже утащим щит у него из-под носа.
Грант глянул на него:
— Ты сдержишь обещание, данное Паносу? Отправишь бомбардировщики куда-нибудь в другое место?
— Конечно, — беззаботно ответил Джексон.
Самолет, заложив вираж, повернул на Салоники. Грант оглянулся, надеясь бросить еще один взгляд на вызолоченное небо. Но солнце уже село, и долина погрузилась в дым и темноту.
К тому времени, как они прибыли в Салоники, уже совсем стемнело. В аэропорту их встретила штабная машина и отвезла в маленькую гостиницу. Ресторана при ней не было, и они отыскали единственное место, где подавали еду, — грязноватую узерию, [53] забитую игравшими в триктрак и карты мужчинами. Официант принес поднос с оливками и фаршированными виноградными листьями, все жадно принялись есть.
Когда тарелки опустели, а в кувшине с узо показалось дно, Рид вытащил табличку и положил ее на стол. Молхо разломил ее не точно посередине — Сорселю достался больший кусок, чем Пембертону, размером примерно шесть квадратных дюймов. Все разглядывали рисунок на оборотной стороне таблички. Две полосы зигзагообразных линий — стилизованное море — делили его на три части. В верхней, сразу под обломанным краем, как раз там, где Молхо разломил табличку, по обе стороны от кургана странной формы стояли две фигуры — мужская и женская. Грант резко вдохнул воздух. Даже три тысячи лет спустя он мог узнать полый изнутри холм на Лемносе — тот самый, где они нашли святилище кабиров. Приглядевшись, он заметил две крошечные фигурки с выпяченными животами — они плясали под горой, размахивая молотами. Между ними стоял какой-то крапчатый диск.
— Это, наверное, и есть кабиры. Мне кажется, две фигуры на полях — это Гефест, бог кузнецов, и Фетида, мать Ахилла. — Академичная манера Рида не могла скрыть его волнения.
— А этот кружок, должно быть, и есть щит? — спросил Джексон.
Рид положил руку на затылок и подергал себя за волосы:
— Полагаю, да.
— А здесь Троянская война. — Джексон указал на следующую часть рисунка.
Краска там немного выцвела, но все же изображения были достаточно яркие. Гранту они напомнили резьбу в пещере на Лемносе. Колесницы мчались в бой, а под стенами города на вершине холма две группы вооруженных людей выстроились друг против друга. Два человека между ними сошлись в схватке. Один бросил свое копье, которое, дрожа, воткнулось в щит противника, а тот, в свою очередь, пытался вытащить меч.
— Ахилл и Гектор. — Марина хотела было тронуть рисунок, но почтительно отвела палец.
Гектор таков устремился, махая ножом смертоносным.
Прянул и быстрый Пелид, и наполнился дух его гнева
Бурного; он перед грудью уставил свой щит велелепный,
Дивно украшенный… [54]
Джексон вопросительно глянул на Рида:
— «Щит велелепный». Почему?
Рид пожал плечами:
— Это широко распространенный эпитет, используемый при описании доспехов Ахилла. Щит был позолочен и богато украшен. Мне кажется, эти слова могут означать, что в солнечных лучах он полыхал, как огонь.
— А-а…
— Насколько я понимаю, это и есть Белый остров. — Мьюр указал на нижнюю часть таблички. Картинка пострадала по краям очень сильно, но все же в правом нижнем углу можно было разглядеть еще одну гору, нарисованную густой черной краской. На ее вершине стояла белая башня, украшенная священными рогами.
— Это должен быть храм, — тихо произнес Рид, — посвященный Ахиллу и связанный с потусторонним миром.
Из своей сумки профессор вытащил лист плотной бумаги — изображение таблички Пембертона, сделанное в масштабе один к одному. Бумагу он подложил под табличку. Край рисунка и край таблички совпали почти идеально. Наконец можно было увидеть изображение целиком. Как теперь стало понятно, храм в Долине мертвых находился в левом углу верхней четверти общего рисунка, и от расположенного ниже изображения (на котором было показано святилище на Лемносе) его отделяла полоса заостренных волн. Все пять человек наклонились над столом и в восхищении разглядывали картинку.
— Очевидно, потребуется немало исследований. — Рид перевернул табличку; его настроение было столь же переменчиво, как и оксфордская погода. — По крайней мере, у нас теперь есть весь текст.
— Вы уже можете его прочитать? — спросил Мьюр.
— Не это сейчас важно. Несомненное достижение в том, что у нас есть четкий образчик начертания символов линейного письма Б. Теперь, когда появился новый текст, я могу проверить свою гипотезу, посмотреть, годятся ли те правила, которые я вывел. Если предположения окажутся верны, тогда я смогу попробовать начать расшифровку.
— Попробовать начать… — Джексон подавился своей узо. — А просто делать нельзя?! Сколько вам потребуется времени?
— Не знаю. — Профессорская приветливость пропала, сменившись отрывистой и раздражительной манерой. Марина вспомнила, что Пембертон тоже бывал таким, когда его захватывала новая идея или проблема. Вежливость, терпение, такт — все отбрасывалось, когда ученый погружался в себя.
— Шампольону потребовалось два года, чтобы расшифровать иероглифы, а ведь у него был Розеттский камень.