Но офицер покачал головой:
— Севастократор по-прежнему находится возле Царских ворот, с отрядом варягов. Это не он отдал приказ, о котором я тебе сказал.
— Тогда кто же?!
— Советник, который вскоре станет регентом. Евнух Крисафий.
Хорошо, что хоть Сигурд сохранил способность разговаривать, потому что меня поразила внезапная немота. Сигурд снял с головы шлем и пристально посмотрел на офицера «бессмертных».
— Диоген Сгур, ты узнаешь меня?
Одетый с ног до головы в стальную броню «бессмертный» каким-то образом сумел подобострастно съежиться.
— Ты — Сигурд, командир варягов!
— У тебя есть сомнения в моей преданности императору?
— Никаких! — Это прозвучало несколько тише. — Но император умирает, и…
— Умирает еще не значит мертв. — Сигурд опустил топор на переднюю луку седла. — Ты помнишь легенду об императоре, который притворился мертвым, чтобы проверить преданность своих слуг?
— Да.
— А помнишь ли ты, что он сделал с теми, кто предал его?
— Да.
— Так вот, если ты хочешь избежать подобной судьбы, Диоген, построй свой отряд здесь и не делай ни шагу в сторону варваров, пока не получишь такого дозволения от меня или от самого императора. Ты понял?
Сгуру вдруг показалось, что его шлем чересчур туго стянут под подбородком. Он едва мог дышать.
— Но…
— Если ты ослушаешься, пусть даже по глупости, месть будет ужасной, — предупредил Сигурд. — И это будет не месть Комнинов, которые слишком легко прощают своих врагов, а месть Сигурда, который никогда не забывает обид. Станешь ли ты подвергать себя такому риску ради удовольствия наступить на пятки нескольким несчастным варварам?
Пустующий трон был единственным свободным пространством в большом зале нового дворца. Должно быть, каждый военачальник и придворный, узнав о ранении императора, поспешил сюда, чтобы застолбить себе место при дворе его возможного преемника — или помолиться за его здоровье, как, несомненно, все они заявят позже, — потому что мы с Сигурдом еле протискивались через толпу. Я отчаянно искал взглядом Крисафия, пытаясь выловить одну великолепную голову среди всего этого золотого великолепия, но Сигурд с высоты своего роста увидел его первым. Евнух стоял возле трона в кругу знатных особ и в чем-то настойчиво их убеждал, хотя его слова терялись в общем шуме. Он стрелял глазами по лицам окружающих, выискивая признаки несогласия или неуверенности, и поэтому не замечал нашего появления до тех пор, пока Сигурд не навис над ним.
— Что это ты придумал с «бессмертными»? — взревел варяг. — Зачем, когда варвары уже сдались, ты приказал нашей коннице уничтожить их? Ведь тебе известно, что император всеми силами пытался избежать кровопролития!
Я заметил, что Крисафий посмотрел в сторону и едва заметно кивнул головой, подзывая кого-то. Скорее всего, гвардейцев.
— Император находится при смерти, — заявил он, — и кто бы ни был его преемником, этот человек на первых порах будет во многом полагаться на его советника. Если ты поддался влиянию безвольного глупца, которого в час испытаний подвели нервы, я дам тебе возможность одуматься. В моем служении новому императору мне понадобятся сильные и, главное, верные воины.
Сановники, стоявшие вокруг, начали понемногу расходиться: многих наш разговор смутил, и они стали задумываться, для кого все-таки приберечь свою преданность. Я решил расстроить их еще больше.
— Скажи, Крисафий, ты с самого начала заключил союз с варварами? Ты действительно до последнего момента хотел отдать империю под власть их тирании, пока не увидел, что они потерпели поражение?
Крисафий раздул щеки, подобно ядовитой змее.
— Это государственная измена, Деметрий Аскиат, и на сей раз ты не избежишь наказания. И вряд ли тебе послужит утешением твоя праведность, когда твои девчонки будут вопить в темнице. Никто не боролся с варварами столь же решительно, как я! И не я предал торжество нашей цивилизации ради презренной расы животных, достойных разве что чистить сточные канавы в этом городе! Меня будут вспоминать как спасителя империи, а императора Алексея предадут анафеме как безбожного предателя, приверженца варваров.
Толпа позади меня неожиданно заволновалась. Наверное, подумал я, охранники евнуха пришли по мою душу. Сигурд поднял топор, хотя все равно не сумел бы воспользоваться им в этой тесноте, однако я остался стоять спокойно. Угроза в адрес моих дочерей раздавила меня, ведь они находились сейчас во дворце, и, если бы я стал сопротивляться евнуху, он бы наверняка ужасно покарал их.
— Ответь мне на один вопрос, — через силу произнес я. — Император умер от ран?
— Он вот-вот умрет. — Крисафий возвел глаза к небу. — К сожалению, нам так и не удалось отыскать его врача.
Последние слова прозвучали неестественно громко, но только потому, что все остальные собравшиеся в зале внезапно впали в молчание. Я даже не сразу понял почему.
— А кто сегодня утром отослал моего врача?
Не узнать этот голос было невозможно, пусть он звучал куда тише и напряженнее, чем обычно. Я тут же забыл о Крисафий и стремительно обернулся к бронзовым дверям. Они были распахнуты, и там стоял, опираясь на трость, император Алексей с повязкой на голове вместо короны.
Все присутствующие упали на колени и начали отползать в стороны, освобождая ему дорогу к трону. Он шел с трудом, и глаза его затуманились от боли, но речь была ясной, как всегда.
— Кто приказал гиппарху послать сто воинов, если мой брат велел снарядить десять? Кто приказал «бессмертным» уничтожить варваров, отступающих с поля боя? Кто и сейчас стоит возле моего трона и замышляет посадить в него свою марионетку?
Император приблизился к нам вплотную, и я увидел, что за дверьми выстроился отряд варягов.
— Ты пришел в себя, о повелитель! — Крисафий единственный не опустился на колени, не сделал он этого и теперь. — Благодарение Богу! Но твой разум помрачился. Душевную рану, нанесенную убийцей, нельзя перевязать бинтами.
— Как нельзя было бы перевязать и рану, нанесенную копьем, если бы не было врача. Потому что советник приказал врачу рассортировать лечебные травы в Буколеоне, в то время как император истекает кровью. К счастью, я смог найти во дворце другого целителя.
Наконец-то я понял, почему император благополучно пережил бесчисленные превратности своего царствования, почему он смог сохранить верность армии после поражений, которые привели бы его предшественников к краху. Даже в эту минуту, несмотря на хромоту и одышку, он излучал великолепную уверенность и неоспоримое сознание своего превосходства.
Тем не менее Крисафий отказывался признавать это. Он обвел зал беспокойным взглядом, выискивая своих союзников. Никто, однако, не поспешил ему на помощь.
— Мой господин! — взмолился он. — Мы не должны ссориться в день победы! Может быть, я и ошибался, но, видит Бог, только ради служения империи. Подобные грехи простительны.