Но почему-то он был без одежды.

Ни мантии. Ни тиары. Абсолютно голый, хотя никто, кроме самого Валендреа, как будто не замечал этого. Преодолевая мучительное чувство неловкости, он продолжал приветствовать толпу. Почему же они ничего не замечают? Он хотел прикрыться, но страх удержал его на троне. Если бы он поднялся, все бы сразу увидели. Наверное, стали бы смеяться? Хохотать над ним? И вдруг его взгляд остановился на одном из сотен тысяч лиц.

Якоб Фолкнер.

На немце было полное папское облачение. Мантия, митра, накидка — все то, во что должен быть одет Валендреа. Среди приветственных возгласов, торжественной музыки и хорового пения он отчетливо различал каждое слово Фолкнера, как будто тот стоял рядом с ним.

«Я рад, что это вы, Альберто».

«Почему?»

«Увидите».

Он проснулся в холодном поту и через некоторое время заснул снова, но к нему опять вернулся тот же сон. Наконец он успокоил нервы, заставив себя принять обжигающе горячий душ. Бреясь, он дважды порезался и чуть не поскользнулся на мокром полу в ванной. Ему было неприятно, что он так разнервничался. Обычно он умел контролировать свои эмоции.

«Альберто, вы должны знать, что вас ожидает».

Вчера этот проклятый немец держался так самоуверенно!

И теперь Валендреа понял почему.

Якоб Фолкнер точно знал, что произошло в 1978 году.

* * *

Валендреа вернулся в хранилище. Павел распорядился открыть для него сейф и оставить в одиночестве.

Валендреа вытащил из ящика деревянный футляр. С собой он принес кусок воска, зажигалку и личную печать Павла VI. Как прежде печать Иоанна XXIII, теперь печать Павла будет хранить неприкосновенность футляра, открыть который можно только по особому распоряжению Папы.

Он откинул крышку футляра и убедился, что оба конверта с четырьмя сложенными листами бумаги все еще там. Валендреа помнил, как изменилось лицо Павла VI, когда он читал письмо, лежавшее сверху. Он был потрясен, что случалось с Павлом VI нечасто. На его лице всего за одно мгновение отразилась гамма чувств, среди которых было одно — главное, и Валендреа успел заметить его.

Испуг.

Он заглянул в футляр. Оба конверта с третьим Фатимским откровением были на месте. Сверху лежал конверт, содержимое которого так потрясло Папу.

Открыв его, он отложил в сторону португальский подлинник и пробежал глазами итальянский перевод.

Чтобы все понять, потребовалось одно мгновение. Он понял, что надо сделать. Может быть, для этого Павел и послал его сюда? Вдруг он знал, что Валендреа прочтет текст и совершит то, чего не мог совершить сам Папа?

Он спрятал под сутану итальянский перевод, а вслед за ним и подлинник письма сестры Люсии. Потом он открыл второй конверт и прочел его содержимое.

Ничего существенного.

Он снова аккуратно сложил оставшиеся две страницы и, убрав их в футляр, запечатал его.

* * *

Валендреа запер двери своих апартаментов. Затем он вернулся в спальню и вынул из бюро небольшую бронзовую шкатулку. Это был подарок его отца на семнадцатилетие. С тех пор он хранил в ней все самое ценное: фотографии родителей, акты о праве на собственность, сертификаты на акции, свой первый молитвенник и четки, подаренные ему Иоанном Павлом II.

Валендреа достал из-под сутаны висевший на шее ключ, открыл шкатулку и пересмотрел все хранившиеся там документы. Два сложенных листка бумаги, похищенные им из хранилища в далеком 1978 году, лежали на месте. Один на португальском, другой на итальянском. Вторая половина Фатимского откровения. Он взял оба листа.

Он не находил в себе сил снова прочесть написанное. Хватило и одного раза. Пройдя в уборную и встав над унитазом, он разорвал оба листка на мелкие кусочки и разжал ладони.

Потом спустил воду.

Все.

Наконец-то.

Оставалось вернуться в хранилище и уничтожить последнюю рукопись Тибора. Но с этим придется подождать до смерти Климента. Кроме того, нужно поговорить с отцом Амбрози. Валендреа пытался дозвониться ему час назад, но безуспешно. Он взял с туалетной полочки телефонную трубку и снова набрал номер.

Амбрози ответил.

— Что случилось? — спросил Валендреа своего помощника.

— Вчера я разговаривал с нашей красоткой. Пока толку мало. Может, сегодня она нам больше расскажет.

— Бросьте. Наш первоначальный план уже неактуален. Сейчас мне нужно другое.

Приходилось осторожно подбирать слова, поскольку мобильная связь не гарантирует конфиденциальности.

— Слушайте, — начал он.

Глава XXIV

Бухарест

11 ноября, суббота

6.45

Мишнер оделся и быстро уложил в сумку туалетные принадлежности. Ему хотелось вернуться в Златну и остаться с приютскими детьми. Зима не за горами, а отец Тибор говорил, сколько усилий им приходится прикладывать, чтобы обеспечить работу котельных. Прошлой зимой у них на два месяца замерзли трубы, и приходилось топить самодельные печи хворостом, который удавалось собрать в лесу. Старик надеялся, что этой зимой все обойдется, потому что все лето волонтеры из благотворительных организаций ремонтировали ветхое оборудование.

Тибор говорил, что его самое сокровенное желание — чтобы за эти три месяца никто из детей не умер. В прошлом году умерло трое, похоронили их на кладбище сразу за стеной приюта. Мишнер не мог понять, для чего им посылаются такие страдания. Ему самому повезло. Все-таки эти центры деторождения в Ирландии подыскивали для детей новые семьи, хоть и ужасно представлять, что матери навсегда лишались детей. Он часто пытался представить себе ватиканского чиновника, выдумавшего такие нелепые правила, совершенно не считаясь с болью женщин.

Католическая церковь — это по сути бездушная политическая машина. Две тысячи лет ее шестерни непрерывно вращаются, несмотря ни на протестантскую реформацию, ни на расцвет всевозможных сект, грозящих разорвать ее на части, ни на мародерство наполеоновских армий. Так почему же эта церковь боится слов простой деревенской девочки из Фатимы? Что в них?

А церковь боялась.

Он закинул сумку на плечо и спустился в номер Катерины. Они договорились вместе позавтракать до его отъезда в аэропорт. Но в дверях он увидел записку.

«Колин!

Нам лучше не встречаться сегодня. Давай расстанемся, сохранив вчерашние чувства. Мы старые друзья, и наша встреча была приятна. Желаю успеха в Риме. Ты его достоин.

Всегда твой друг Кейт».

Ему почему-то стало легче. Он не знал, что сказать ей на прощание. В Риме их отношения не могли продолжаться. Малейший повод заподозрить его в нарушении строгих моральных норм погубил бы его карьеру. Хорошо, что они расстались так — по-дружески. Возможно, со временем они бы окончательно помирились. По крайней мере, он надеялся на это.