— А я могу узнать, когда вы мне все объясните?
Папа поднялся с кресла.
— Сначала молитва.
* * *
Они покинули кабинет и молча прошли по четвертому этажу, остановившись перед открытой дверью. Находящаяся за ней часовня сверкала белым мрамором, окна, украшенные цветными мозаиками, изображающими крестный путь Христа, радужно переливались. Климент приходил сюда каждое утро для короткой молитвы. Никто не имел права мешать ему. Пока Папа общался с Богом, все остальное не имело значения.
Мишнер служил Клименту с начала его карьеры еще в те времена, когда энергичный немец стал сначала архиепископом, затем кардиналом, а затем государственным секретарем Ватикана. Он сам поднимался, рос вслед за своим наставником — от семинариста до священника, потом до монсеньора, но самый резкий скачок в его карьере случился тридцать четыре месяца назад, когда священная коллегия кардиналов избрала кардинала Якоба Фолкнера двести шестьдесят седьмым преемником святого Петра. Фолкнер сразу назначил Мишнера своим личным секретарем.
Мишнер знал, что Климент получил образование в послевоенной Германии, среди царящего тогда хаоса, и учился искусству дипломатии, служа церкви в таких неспокойных местах, как Дублин, Каир, Кейптаун и Варшава. Якоб Фолкнер был человеком необычайного терпения и обладал огромным трудолюбием. За все годы знакомства Мишнер ни разу не усомнился в силе характера и веры своего учителя и давно уже для себя понял, что если бы ему удалось выработать в себе хотя бы половину качеств, которыми обладал Фолкнер, то можно считать, что жизнь прошла не напрасно.
Климент закончил молитву, перекрестился, поцеловал крест, висевший у него на груди поверх белой сутаны. Сегодня молитва была недолгой. Папа тяжело поднялся со специальной подставки для колен, но задержался у алтаря. Мишнер молча стоял в углу, пока понтифик сам не подошел к нему.
— Я объясню все в письме к отцу Тибору. Я распоряжусь, чтобы он сообщил тебе все нужные данные.
Объяснения необходимости поездки так и не последовало.
— Когда я должен ехать?
— Завтра. Самое позднее — послезавтра.
— А может быть, не стоит? Может это поручение выполнить кто-то из легатов?
— Не бойся, Колин. Я не умру, пока тебя не будет. Возможно, я неважно выгляжу, но чувствую себя прекрасно.
Консилиум врачей Климента вынес данный вердикт не далее как неделю назад. После множества тестов было решено, что Папа не страдает никакими болезнями, которые могли бы подорвать его силы. Однако в частном разговоре личный врач Папы предупредил, что главную опасность для Климента представляют любые потрясения. Стремительное ухудшение здоровья Папы за последние несколько месяцев показывало, что его душу что-то терзает.
— Я не говорил, что вы плохо выглядите, Ваше Святейшество.
— А тебе и не нужно ничего говорить. — Умные глаза старика уперлись в глаза помощника. — Все здесь. Я научился их читать.
Мишнер отвел взгляд, указал на листок бумаги:
— Так зачем вам понадобился этот священник?
— Мне надо было увидеться с ним еще тогда, когда я впервые побывал в хранилище. Но тогда я удержался.
Климент помолчал.
— А теперь я не могу ждать. У меня нет выбора.
— Как может не быть выбора у главы Католической церкви?
Папа чуть отстранился и посмотрел на висящее на стене распятие. По обе стороны от мраморного алтаря ровным пламенем ярко горели две толстые свечи.
— Ты идешь сегодня на заседание трибунала? — спросил Климент, повернувшись к нему спиной.
— Это не ответ на мой вопрос.
— Глава Католической церкови может выбирать, на какие вопросы ему отвечать.
— Вы сами приказали мне присутствовать на заседании. Так что, конечно, я там буду. Вместе с кучей репортеров.
— А она там будет?
Мишнер прекрасно знал, о ком именно говорит старик.
— Мне сообщали, что она просила аккредитацию на заседание трибунала.
— Ты знаешь, что ей нужно на заседании?
Он отрицательно покачал головой:
— Я уже говорил, что вообще случайно узнал, что она будет там.
Климент повернулся к нему лицом:
— Но это была счастливая случайность.
Почему Папа о ней спрашивает, подумал он.
— Нет ничего зазорного, что ты думаешь о ней. Это часть твоего прошлого. Часть, которую нельзя забывать.
Климент знал обо всем, потому что Мишнер тогда нуждался в духовнике, а архиепископ Кёльнский был тогда самым близким его другом. Это был единственный раз, когда он нарушил свои церковные обеты за четверть века службы священника. Тогда он хотел уйти из церкви, но Климент отговорил его, объяснив, что лишь через слабость душа может обрести силу. Уходом ничего не добьешься. Теперь, по прошествии более чем десяти лет, он понял, что Якоб Фолкнер был прав. Он стал личным секретарем Папы. Вот уже почти три года он помогал Клименту XV сочетать католические убеждения с окружающей действительностью. То, что само его участие в церковных делах было следствием нарушения обетов, данных им Богу и церкви, похоже, не волновало его. Но в последнее время он начал задумываться об этом.
— Я ничего не забыл, — прошептал он.
Папа приблизился и положил руку ему на плечо.
— Не надо горевать о потерянном. Это глупо и вредно.
— Мне нелегко лгать.
— Господь простил тебя. Тебе больше ничего не нужно.
— Откуда вы знаете?
— Знаю. Если ты не веришь непогрешимому главе Католической церкви, то кому же ты веришь?
Улыбка, сопровождавшая этот шутливый довод, окончательно уверила Мишнера в том, что не стоит принимать все слишком близко к сердцу.
Он тоже улыбнулся:
— С вами невозможно разговаривать.
Климент убрал руку:
— Да, зато я не лишен обаяния.
— Я буду помнить об этом.
— Ты и так помнишь. Письмо к отцу Тибору скоро будет готово. Лучше, чтобы был письменный ответ, но если он захочет ответить на словах, выслушай его, спроси его, о чем хочешь, и передай все мне. Ясно?
Мишнер подумал: трудно задать вопрос, если тебе не известно, зачем ты приехал, но ответил просто:
— Ясно, Ваше Святейшество. Как всегда.
Климент усмехнулся:
— Верно, Колин. Как всегда.
Ватикан
8 ноября, среда
11.00
Мишнер не спеша поднялся в здание трибунала. Зал заседаний представлял собой высокое помещение, отделанное белым и серым мрамором и украшенное мозаичным узором, рассказывающим о четырех веках истории церкви.