Мания величия, особенно в сочетании с высокомерием, — серьезное психическое заболевание, и, абсолютно очевидно, Валендреа ему подвержен. Ни для кого не является секретом открытое неприятие государственным секретарем решений Второго Ватиканского собора и последовавших за ним церковных реформ. Скорое избрание развяжет Валендреа руки для полного пересмотра всего достигнутого. И хуже всего, что правление этого тосканца вполне может затянуться на двадцать и более лет.
А это значит, что он полностью перекроит состав священной коллегии кардиналов, как это сумел сделать за время своего долгого правления Иоанн Павел II. Но Иоанн Павел II был гибок и умел смотреть вперед. А Валендреа — демон, и его противникам остается лишь надеяться на чудо. Все это еще более подталкивало Мишнера к решению уехать в Карпатские горы. Бог Богом, рай раем, но он просто нужен этим детям.
Он нашел нужный дом и тяжело поднялся на третий этаж. Один из епископов, служивших при папском дворе, предложил ему воспользоваться второй спальней в своей квартире. Мишнер с благодарностью принял его предложение. Мебель Климента он на днях продал, пять коробок с его личными вещами и принадлежавший Клименту деревянный ларец перевезены сюда. Мишнер собирался забрать все это с собой в Румынию.
Он уедет из Рима до конца недели. Но завтра он полетит в Боснию — билет для него купил Нгови. А еще через неделю начнет новую жизнь в Румынии.
В глубине души Мишнер не одобрял поступок Климента. История знала немало пап, избранных лишь потому, что все рассчитывали на их скорую смерть. Однако многие из них правили больше десятилетия, оставив своих недоброжелателей в дураках. Это же мог сделать и Якоб Фолкнер. Он был в состоянии оставить после себя яркий след. Но он распорядился своей жизнью по-другому. Климент убил все надежды своих сторонников, по собственной воле погрузившись в вечный сон.
Мишнеру и самому казалось, что он спит. Все эти две недели — начиная с того страшного утра понедельника — были похожи на непрерывный сон. Все его существование, раньше исполненное смысла, теперь потеряло связь с миром. Вся его жизнь камнем летела под откос, как поезд, сошедший с определенного рельсами пути.
Колин хотел определенности.
Но, достигнув площадки третьего этажа, он остановился и понял, что его опять ждет неизвестность. На ступеньках перед входом в его квартиру, руки положив на колени, сидела Катерина Лью.
— Я даже не удивляюсь, что ты опять меня нашла, — сказал он. — Как тебе удалось на этот раз?
— Это было не так уж и трудно.
Легко встав на ноги, она отряхнула с брюк пыль. Одета она была так же, как и утром, и выглядела столь же привлекательно.
Он открыл дверь квартиры.
— Все еще собираешься в Румынию? — спросила она.
Он бросил ключи на стол.
— Хочешь поехать со мной?
— Я могла бы.
— Пока еще рано заказывать билет.
Он рассказал ей о Меджугорье и о просьбе Нгови, но не стал распространяться о последнем письме Климента.
— Знаешь, мне совсем не хочется ехать, — пожаловался он.
— Колин, война закончилась, — ответила она. — Вот уже несколько лет там спокойно.
— Только благодаря американцам и войскам НАТО. Я бы не поехал туда по своей воле.
— Так зачем же едешь?
— Я должен сделать это ради Климента и Нгови, — сказал он.
— А тебе не кажется, что ты им уже ничего не должен?
— Я знаю, что ты сейчас скажешь. Но я решил уйти из церкви. Так что теперь мне все равно.
На ее лице застыло изумление.
— Но почему?
— С меня хватит. Здесь все думают не о вере, не о праведности и не о вечном спасении. Для них существуют лишь политические интриги, амбиции и корысть. Когда я вспоминаю, где я родился, мне становится противно. Неужели кто-то мог считать, что там делали доброе дело? Ведь было множество других способов помочь этим несчастным матерям, и никто даже не пытался этого сделать. Нас просто сплавили оттуда.
Он переступил с ноги на ногу и посмотрел в пол.
— А те дети в Румынии? Мне кажется, о них забыл даже Бог.
— Я никогда не видела тебя таким.
Он подошел к окну.
— Похоже, что Валендреа станет Папой. Многое изменится. В конце концов, может, Том Кили был прав.
— Забудь об этом подонке.
Он уловил что-то необычное в ее тоне.
— Но мы все время говорим обо мне. А ты чем занималась после Бухареста?
— Как и собиралась, делала репортаж о похоронах Папы для одного польского журнала. Еще кое-что писала о конклаве. Журнал заказал мне большой очерк.
— Так как же ты собираешься ехать в Румынию?
Она тихо ответила:
— Я не смогу поехать. Хотя очень хотела бы. По крайней мере, я буду знать, где тебя искать.
Мысль об этом была ему приятна. Расстаться с этой женщиной навсегда было бы больно. Он вспомнил, как тогда, много лет назад, они в последний раз остались наедине. Это было в Мюнхене, незадолго до того, как он должен был окончить курс юриспруденции и вернуться на службу к Якобу Фолкнеру. Она выглядела почти так же, как сейчас, только волосы были чуть длиннее и в лице было больше свежести, но ее улыбка так же завораживала. Все два года, пока они были вместе, он знал, что настанет день, когда ему придется делать выбор. А теперь он понимал, что совершил ошибку. И вдруг он вспомнил слова, сказанные сегодня на площади.
«Главное — не повторять старых ошибок. Ни мне, ни тебе».
Абсолютно верно.
Он подошел и обнял ее. Запах любимой женщины лишал Колина остатков разума. Он подхватил ее, перенес на постель и с поспешностью, сердясь и краснея, как мальчишка, стал освобождать от уже не нужной одежды.
Гибкое тело Кейт напряглось. Его рука скользнула вверх по бархатному бедру. Ее тело источало жаркую влагу желания и, как полночный цветок, раскрывалось навстречу его безумным объятиям…
* * *
Мишнер открыл глаза и посмотрел на прикроватные часы. 21.43. Катерина лежала рядом. Они проспали почти два часа. Он не чувствовал за собой никакой вины. Ведь он любит ее, а если это неугодно Богу, значит, так тому и быть. Мишнеру теперь было все равно.
— Почему ты не спишь? — спросила она в темноте.
Он думал, что она не проснулась.
— Не привык спать с кем-то.
Она прижалась лицом к его груди:
— А ты мог к этому привыкнуть?
— Я сам спрашиваю себя об этом же.
— Колин, на этот раз я не хочу уходить.
Он поцеловал ее в затылок:
— А кто сказал, что ты должна уходить?
— Можно, я поеду с тобой в Боснию?