— А в чем смысл такого нетрадиционного поступка?
— Зачем везде искать смысл? Просто выслушать другую точку зрения.
Валендреа не пошевелился.
— Нельзя открыто оспаривать принцип безбрачия, — спокойно продолжал Климент. — Церковь придерживалась его пятьсот лет. И что потом? Женщины-священники? Браки клириков? Разрешение использовать контрацептивы? Полный пересмотр всех догм?
Климент подошел к кровати и посмотрел на средневековое изображение Климента II, висящее на стене. Валендреа знал, что его принесли из похожих на пещеры подвалов, где портрет пылился несколько столетий.
— Он был епископом Бамберга. Простой человек, совершенно не хотел становиться Папой.
— Он был доверенным лицом короля, — сказал Валендреа, — имел связи. Оказался в нужном месте в нужное время.
Климент, обернувшись, с интересом взглянул на него:
— Как и я?
— Вы были избраны подавляющим большинством кардиналов, которыми руководил Святой Дух, — слишком быстро ответил Валендреа.
Губы Климента изогнулись в неприятной улыбке.
— А может быть, ими руководило сознание, что никто из них, и вы в том числе, не сможет набрать достаточно голосов для победы?
Сегодня они схлестнулись сильнее обычного.
— Вы амбициозны, Альберто. Вы думаете, что эта белая сутана осчастливит вас? Уверяю вас, это не так.
У них и раньше случались подобные разговоры, но в последнее время взаимные выпады обострились. Оба прекрасно понимали друг друга. Они не были друзьями — и не могли ими стать. Валендреа всегда удивляло, что остальные считали их отношения священным союзом двух набожных душ, для которых превыше всего — нужды церкви. На самом деле они были совершенно разными людьми. Их связь держалась на совершенно противоречащих друг другу интересах. К чести обоих, никто из них не шел на открытый конфликт. Валендреа был слишком умен для этого — с Папой не полагалось никому спорить. Климент видел, что большинство кардиналов поддерживают государственного секретаря.
— Я хочу, чтобы вы, Святой Отец, жили долго и счастливо.
— Вы не умеете лгать.
Он уже порядком устал от выпадов старика.
— Какая разница? Когда начнется конклав, вас все равно уже не будет. Зачем вам думать о будущем?
Климент пожал плечами:
— Действительно, какая разница? Меня положат в раку в базилике Святого Петра, как и всех, кто раньше сидел на этом престоле. Мне все равно, кто станет моим преемником.
Но Валендреа? Ему далеко не все равно. Что было известно старому Папе? В последнее время он часто делал странные намеки.
— Святого Отца что-то тревожит?
Глаза Климента вспыхнули.
— Вы оппортунист, Альберто. Грязный политикан. Я назло вам проживу еще десять лет.
Внезапно Валендреа решил перестать притворяться:
— Сомневаюсь.
— На самом деле я бы хотел, чтобы престол достался вам. Вы сами убедитесь, что это совсем не то, что вам кажется. Может, вы и должны стать им.
Альберто уточнил:
— Стать кем?
Несколько секунд Папа молчал.
— Стать Папой, конечно, — сказал он после раздумья. — Кем же еще?
— Что вас тревожит?
— Мы глупцы, Альберто. Мы все, во всем нашем величии, всего лишь глупцы. Мы не можем даже примерно осознать, насколько Бог мудрее каждого из нас.
— Ни один верующий не усомнится в этом.
— Мы навязываем всем наши догмы и ломаем жизнь таких людей, как отец Кили. Он просто священник, который пытается поступать по своему разумению.
— Он больше похож на оппортуниста — говоря вашими же словами. Ему нравится быть и центре внимания. Но когда он давал клятву следовать нашему учению, он не мог не понимать позиции церкви.
— Что значит «нашему учению»? Люди, например вы или я, провозглашают так называемое Слово Божье. Люди, такие как мы с вами, наказывают других за отступление от этих правил. Я часто думаю, — Папа поднял глаза на кардинала, — что такое наши догмы — заповеди Всевышнего или выдумки обычных клириков?
Валендреа посчитал это очередной странной выходкой Папы, которые тот так часто позволял себе в последнее время. Он хотел было возразить, но в последний момент решил, что Папа просто испытывает его, и ответил так, как только и мог ответить:
— Я считаю, что Слово Божье и церковные догмы — это одно и то же.
— Отличный ответ. Прямо как в учебнике. Но это когда-нибудь и приведет вас к гибели, Альберто.
Папа отвернулся.
Ватикан
8 ноября, среда
14.10
Мишнер шел медленно, наслаждаясь лучами полуденного солнца. Утренний дождь перестал, небо усеяно пушистыми облаками, и голубизну прорезал след от пролетевшего на восток самолета. На булыжниках площади Святого Петра оставались следы прошедшего дождя, тут и там блестели маленькие лужицы, как множество озер, раскиданных на огромной долине. Телевизионщики еще были здесь, многие из них передавали репортажи в свои студии.
Он ушел из трибунала, не дожидаясь перерыва. Потом один из его помощников сказал ему, что спор отца Кили и кардинала Валендреа длился без малого два часа. Мишнер искренне не понимал, для чего вообще были нужны эти слушания. Решение отлучить Кили от церкви, очевидно, было принято задолго до того, как священника вызвали в Рим. Обвиняемые редко появлялись в трибунале, и, скорее всего, Кили пришел на заседание, чтобы привлечь побольше внимания — к себе и своим сторонникам. Через несколько недель объявят, что он утратил связь со Святым престолом, и он станет еще одним изгоем, утверждающим, что церковь уподобилась динозавру и ее ждет вымирание.
Иногда Мишнеру казалось, что критики вроде Кили в чем-то правы.
Почти половина всех католиков живут в Латинской Америке. Добавьте сюда Азию и Африку, и их число возрастет до двух третей. Все время приходится угождать этому интернациональному большинству, в то же время не отдаляя от себя европейцев и итальянцев. Ни одному главе государства не доводилось сталкиваться с такой непростой задачей, но Римская католическая церковь занимается этим вот уже две тысячи лет — ни один человеческий институт не может похвастаться этим, — и сейчас Мишнер видел перед собой одно из величайших проявлений силы церкви.
Площадь в форме ключа, окруженная двумя величественными полукруглыми колоннадами Бернини, поражала воображение. Мишнер не переставал восхищаться Ватиканом. Впервые он приехал сюда двенадцать лет назад помощником архиепископа Кёльнского, когда встреча с Катериной Лью стала серьезным испытанием для его добродетели. Несмотря на это испытание, его решимость посвятить себя служению церкви лишь окрепла. Он вспоминал, как исследовал сто восемь акров обнесенного стеной анклава, любуясь величием, созданным за два тысячелетия непрерывного строительства.