Они протиснулись мимо стоящих автомобилей и вышли на широкую бетонированную набережную Рейна. Здесь их встретил колючий ветер — на реке он хлестал воду, которая щерилась пенистыми клыками. У флагштоков матрос в синем комбинезоне отвязывал швартовый конец от кнехта. Они прибавили шагу.
— Это судно идет в Обервинтер? — спросил Ник.
Ответ утонул в реве двигателя — паром готовился к отплытию. Воздух наполнился запахом дизельного выхлопа. Матрос оторвал два билетика с барабана и сунул их в руку Ника.
— Заплатите на борту. Может, и доберемся до Обервинтера. — Он посмотрел на небо. — А может, и нет.
Они пробежали по трапу и вошли внутрь, укрываясь от холода. Они не оглядывались, а потому не видели человека, перебежавшего через дорогу, — ему пришлось лавировать между машин, которые наконец пришли в движение. Человек остановился перед расписанием движения паромов на доске объявлений. Не видели они и человека в темном пальто и низко надвинутой на лоб шляпе, который подошел минуту спустя.
Уго услышал шаги Невадо и повернулся.
— Первая остановка в Рудешейме — недалеко. Может, на машине успеем.
Кардинал покачал головой. Паром на реке тем временем маневрировал между двумя громадными баржами.
— Мы знаем, куда они направляются.
Майнц
Паром отошел от пристани, осторожно протиснулся между двумя спускавшимися с верховьев баржами, груженными лесом. Август был дождливый и ветреный; мощный поток подхватил маленькое суденышко, когда оно вышло из-под защиты более крупных барж. Бурая волна ударила ему в борт. Лодочник принялся грести изо всех сил, а пассажиры прижались друг к другу и стали креститься. Я смотрел на их испуганные лица с безопасного берега. Один раз я путешествовал на этом пароме — бледнолицый юнец, отправившийся в большой мир. Какой долгий путь проделал я с тех пор.
Из склада появился Фуст, прошагал мимо группы бродячих комедиантов, только что сошедших на берег, и, подойдя ко мне, поздоровался на свой всегдашний манер.
— Сколько страниц?
— Девять.
— А сколько должно быть?
— Двадцать одна.
— Уже очень запаздываем. — Он нахмурился. — Почему?
— Когда берешься за проект такого масштаба, не обойтись без проблем. Литеры изнашиваются быстрее, чем мы предполагали. Мы расходуем больше чернил, чем разрешается, — я не знаю почему. И мы до сих пор не можем добиться того, чтобы буквицы попадали на место.
— Второй пресс?
— Саспах обещает изготовить его через две недели.
— Он обещал это две недели назад.
— Один из столбов не был должным образом высушен. Он настоял, чтобы мы его разобрали и начали заново.
Фуст закатил глаза.
— Тоже мне педант.
— Задерживает нас не это. Наборщики набирают текст дольше, чем печатники печатают. Я разбил их на две команды, и они теперь работают над разными частями Библии, но Гюнтер все еще находит слишком много ошибок. Вчера он отправлял назад одну страницу пятнадцать раз, прежде чем она была готова. Но ошибки все равно остаются. Вчера мы отпечатали девять экземпляров одной страницы и только после этого заметили, что две строки набраны справа налево.
— На бумаге или на пергаменте?
— На пергаменте.
— Сначала нужно делать отпечатки на бумаге, — укоризненно проговорил Фуст. — Тогда ошибки будут обходиться нам дешевле. И не следует так уж переживать из-за незначительных погрешностей. Если мы будем переделывать каждую страницу из-за описок, то будем печатать до Судного дня.
У меня мурашки пошли по телу. Любая мысль о небрежности в книге ранила меня.
Фуст отвернулся.
— Пройдемся.
Я поспешил за ним, обходя лужи на набережной. Подняв глаза к небу, я понял, что к ночи луж станет еще больше. Нужно будет перед сном проверить крышу в кладовке для бумаги.
— Дело, которым ты занимаешься, Иоганн, уникально.
Я молчал. Когда он называл меня по имени, у меня появлялись сомнения. Наверху раздался скрип подъемника, переносившего с баржи тюки с негашеной известью. Немного порошка просыпалось сквозь дыру в тюке, и вода, куда попадала известь, начинала бурлить и шипеть.
— Я знаю, что любому новому ремеслу сопутствуют трудности. Проблемы, которые мы не предвидели. Но нам нельзя благодушествовать. Мы должны энергично реагировать, иначе эти трудности будут накапливаться. Правда, тут есть и другие соображения.
За разговором мы подошли к складу, расположенному чуть поодаль от реки. Он был построен на манер замка — с окнами-щелями и зубчатой стеной вдоль крыши. Фуст показал глиняную табличку стражнику, который пропустил нас внутрь. В помещении пахло вином и опилками. Я увидел тюки с материей, кувшины с маслом и в одном углу гору коробок, запечатанных воском с нарисованным символом в виде виноградной грозди.
Фуст вытащил складной нож из мешочка на поясе и разрезал крышку верхней коробки. Затем развернул влагостойкую ткань, в которую было завернуто содержимое. Я знал, что под этой тканью. Я открывал не один десяток таких коробок в кладовке Хумбрехтхофа. Упаковка бумаги, пропитанной шлихтовочным составом, а оттого хрупкой и глянцевой.
— Я не заказывал еще бумаги, — сказал я.
— Я заказал.
Я насчитал девять коробок. В каждой по две упаковки в пятьсот листов. На четверть больше наших запасов.
— И во сколько же это обошлось? Даже с учетом отходов у нас больше чем достаточно для наших потребностей.
— Я разговаривал с моими клиентами. — Он успокаивающе прикоснулся к моей руке. — Между нами. Я произвел кое-какие расчеты. Ты сам говорил, что основные трудозатраты — это набор страницы. Стоимость набора не зависит от того, сколько мы сделаем оттисков — один или тысячу. Но когда страница набрана, отпечатки получаются сравнительно быстро. Поэтому чем больше экземпляров мы напечатаем, тем меньше будет стоимость набора из расчета на одну страницу. А затраты на дополнительное время, бумагу и чернила — они почти самоокупаются.
— И сколько еще отпечатков?
Он повел меня из склада на улицу.
— Тридцать. Все на бумаге. По моим расчетам, это увеличит общие расходы на девяносто гульденов — я вкладываю эти деньги, — но при этом увеличится и прибыль — на девятьсот гульденов.
— Если мы их продадим, — предостерег я его. — К тому же мы еще больше отстанем от нашего расписания.
— Мы не можем позволить себе отодвигать сроки. Те деньги, что я вложил в работу, взяты под проценты и должны быть возвращены через два года.
— Долги можно переструктурировать, — беззаботно сказал я.
Наверное, слишком беззаботно. Он повернулся и жестким взглядом посмотрел на меня.