Этот дом напомнил мне отцовский. Отчего неприязнь мгновенно усилилась. Он располагался вблизи пристаней, где по улицам гулким эхом разносился грохот бочек, скатываемых с барж. Площадь напротив напоминала кроличий садок: все дома зияли открытыми откидными дверями, через которые бочки загружались в подвалы внизу.

Такая же дверь была и под окном в доме вдовы Эллевибель, только она оставалась закрытой. Как и ставни в окнах на первом этаже. Я постучал в дверь, надеясь, что мне никто не ответит.

Дверь распахнулась. Одетый в черное слуга впустил меня в дом и провел в комнату, выходящую на площадь. Первое впечатление от комнаты сложилось весьма благоприятное. Стены забраны богатыми тканями бордового цвета, в камине горит приятный согревающий огонь. Хотя снаружи не было темно, я увидел зажженные свечи. Четыре больших сундука в разных углах комнаты возвещали о достатке.

Но при более пристальном взгляде картинка теряла свой блеск. Пыль на полу вокруг сундуков была прорезана полосами, будто эти сундуки только недавно туда затащили. Канделябры были очищены от старого воска, но свечи внутри оказывались не более чем огарками. Материя на стенах во многих местах пестрела заплатками, одна из них была похожа на старое платье, которое специально отгладили, чтобы завесить им дыру. Даже я, полжизни проведший в хибарках и на чердаках, видел это притворство. Наверное, это был первый случай в моей жизни, когда кто-то хотел произвести на меня впечатление.

Когда я вошел, мне навстречу поднялась женщина лет пятидесяти. На ней было длинное, подпоясанное чуть ниже грудей платье с белым воротником и шаль, тщательно накинутая таким образом, чтобы скрыть ее седые редкие волосы. Уголки ее рта были опущены, маленькие глаза смотрели холодно. Но как и при украшении комнаты, она старалась изо всех сил и использовала все имеющиеся у нее средства. Она выдавила на лице улыбку и сумела сохранить ее на все то время, что мы шли с ней по комнате. Она посадила меня на почетное место — стул с высокой спинкой, за которым, вероятно, сидел ее муж, — и приказала слуге принести лучшее вино.

— Моя дочь сейчас придет, — сказала она. — Я решила, что сначала лучше будет познакомиться нам с вами.

Слуга принес на подносе вино. Я взял кубок и с жадностью приложился к нему, выходя за рамки приличия. Эллевибель удивленно посмотрела на меня, но сдержалась — ничего не сказала и жеманно пригубила из своего кубка.

— Я слышала, что вы — ювелир, герр Генсфлейш.

— Я прошел обучение.

На этом я остановился — вряд ли вдова Эллевибель хотела бы услышать, чем кончилось мое ученичество.

— Мой покойный муж был виноторговцем.

Я не стал оспаривать это.

— Я слышала, что Майнц тоже знаменит своими винами. — Она с надеждой подняла на меня взгляд. — Ведь вы родом из Майнца?

— Верно.

— И ваш отец — он был…

Грубиян? Свинья?

— Он торговал тканями. А еще он был компаньоном монетного двора.

На вытянутом лице Эллевибель засветилась надежда.

— А семья вашей матушки?

— Лавочники.

Это заметно поубавило ее энтузиазма, как я и предполагал. Мне это доставило удовольствие. Вино и мои дурные предчувствия настроили меня на жестокий юмор.

— Расскажите мне о вашей работе в Штрасбурге.

— Я участвовал в разных предприятиях, — неопределенно ответил я.

— Андреас Дритцен сказал мне, что вы обучали его искусству гранения драгоценных камней.

— Я был ему должен.

Она и бровью не повела.

— Но у вас есть постоянный доход?

— Небольшой.

— И дом?

— Я снимаю дом. В Сент-Арбогасте. Вы, вероятно, не знаете — это в нескольких милях от Штрасбурга.

Она сощурилась.

— Прекрасно знаю. Милая деревенька. И совсем рядом с городом.

Я хотел было рассказать ей скабрезную историю о женщине, на которую по пути в Сент-Арбогаст напали бандиты и похитили ее, но тут раздался стук в дверь. Эллевибель встала.

— Моя дочь. Она будет рада познакомиться с вами.

Я был готов увидеть монстра. На самом же деле меня поразила ее абсолютная заурядность. Да, она была далеко не красавица. Лицо плоское, с выражением жестким, как перепеченный хлеб, белый головной убор подчеркивал овал ее лица. Нос у нее был небольшой, зубы кривые (но не слишком). Кожа уже утратила гладкость. Если к ней в придачу полагалось две сотни гульденов, то не было никаких причин, по которым любой мужчина не желал бы брака с ней. Любой, кроме меня.

Она сделала книксен. Мы оба стояли, не зная, что делать дальше. Я, вздрогнув, понял, что она разглядывает меня, как мгновение назад разглядывал ее я. И кого она видела? Мужчину средних лет, потеющего под шапкой, отороченной мехом, и взятым в долг по такому случаю плащом. Спина у меня сутулилась, на лице были шрамы от многих неудач в кузне. В бороде начала пробиваться седина, хотя и не очень заметная в светлых волосах. У меня было хорошее имя и неплохой доход — какие у нее могли быть возражения против брака со мной?

— Конечно, встает вопрос о приданом, — сказал я.

— Мой покойный муж — да будет земля ему пухом — был честный и экономный человек. Когда он умер, его состояние оценивалось в две сотни гульденов. Я готова все свои надежды возложить на Эннелин.

В ее манерах было что-то уклончивое.

— Это очень щедро.

— Радость матери, которая видит, что ее дочь устроена, стоит любых затрат.

Я не ответил. Мой позаимствованный плащ камнем висел на мне. Воротник душил меня. Я не мог заставить себя взглянуть на Эннелин. Червь глодал меня изнутри.

— Мне нужно будет подумать…

Эннелин была хорошо воспитана. Она скромно смотрела на меня, и на ее лице не было ни тени сомнения. Ее мать оказалась прямолинейнее.

— Герр Генсфлейш, вы хотите жениться на моей дочери?

XXXIX

Париж

«Ягуар» отъехал от тротуара и двинулся по Севастопольскому бульвару в направлении шоссе Е-19 и дальше — к Бельгии. Ательдин развернулся через две полосы, проехал мимо Гар-дю-Нор, а потом, когда перед ними открылась дорога, придавил педаль газа. Ник откинулся к спинке кожаного сиденья, спрашивая себя, сидела ли здесь Джиллиан, впечатлялась ли этим гудением мощного двигателя.

Он бросил взгляд назад — не преследует ли их кто. Дорога была пуста. Он увидел только Эмили, свернувшуюся в уголке заднего сиденья и поглядывающую в окно.

— Что вы имели в виду, когда говорили, что книга заморожена? — Говорила она тихим голосом, едва слышным за ревом двигателя.

— Это последний этап консервации. Худшим врагом книги после огня является вода. Нужно избавиться от нее как можно скорее. Но сушка книги — ценной книги — дело ох какое хлопотное. Если у вас на руках целая библиотека, то вы не можете обрабатывать каждую книгу отдельно. На это нет времени. Поэтому вы их замораживаете и держите в холодном месте, пока у вас не дойдут до них руки, и тогда уже размораживаете и консервируете надлежащим образом.