— Я и представить себе не мог, — пробормотал он.
— Я его погубила.
— Я понимаю, что вы чувствуете, — попытался утешить ее Ник. — То же самое было с Бретом. Если бы не я, он был бы жив. Но вы не должны себя винить. Виноваты те, кто убил его.
— Виновата я, — гнула свое она. — Если бы не я, он не оказался бы там.
— Потому что он домогался вас, когда вы были студенткой?
Эмили проглотила слезы и уставилась на покрывало. Когда Ник уже было решил, что она не слышала его слов, она быстро проговорила:
— Это была не его вина. Мы с Жеромом… мы… мы были любовниками. Он не домогался меня — у нас был роман. Когда университетские власти узнали, его выгнали. А потом его выгнали и из ордена. Это его погубило. Наука была смыслом его жизни.
Ник представил себе старика с гривой седых волос и попытался не думать о том, как его костлявые пальцы прикасаются к коже Эмили.
— И все равно он не должен был прикасаться к вам.
— Он не должен был прикасаться ко мне, — повторила она. — Это верно. Но не в том смысле, в котором вы думаете. Это я влюбилась в него. Я его соблазнила, если это слово подходит для данного случая. Это я лишилась рассудка, я была безжалостна — не желала слышать никаких отказов. Я не понимала, что делаю. — Она смахнула слезу со щеки. — В конечном счете чувство вины стало для него невыносимым, и он разорвал нашу связь. Я вышла из себя… мне хотелось одного — отомстить. Я донесла на него из одной только злости. Я погубила его жизнь. А теперь вот это.
Штрасбург
Я разглядывал лист, испытывая привычную боль разбитых надежд. Некоторые из букв едва пропечатались, другие вдавились с такой силой, что их очертания терялись в чернильном пятне. В нескольких местах бумага порвалась — значит, мы не выровняли кромки литых форм. Вся страница, когда мы извлекли ее из пресса, оказалась размазанной. Драх был прав: я мог напечатать десять тысяч копий, но все они будут ужасны.
Я взял напильник, готовясь к очередному дню неблагодарного труда. Отливать металл на гравированной медной дощечке было легко, но я не учел того, что тут потребуется высокая степень точности. Если какая-то буква оказывалась хоть на волосок ниже других, то она не доставала до листа. А если она оказывалась выше, то разрывала бумагу. Поскольку буквы образовывались на медной дощечке с помощью пуансона и молотка, то вряд ли удалось бы добиться их единообразия по высоте. Разве что путем последующей самой тщательной обточки.
— А где формы?
Каспар поднял на меня взгляд.
— В сумке.
Я залез в сумку, которую Каспар принес из дома Дритцена. Если не считать нескольких отливок свинца, сумка была пуста.
— Наверное, ты положил их на стол.
Я принялся искать их среди всякого хлама — клочков бумаги, инструментов, медных пластин и порченых форм, валявшихся на столе.
— Ты уверен, что принес их?
Он пожал плечами.
— Мне так казалось.
Вот в такие моменты я ненавидел работать с Каспаром. Если ему что-то было безразлично, то он относился к этому спустя рукава и никакие упреки до него не доходили.
— Ты, наверное, оставил их в прессе.
— Вероятно, — согласился он.
— Я тебя просил их принести.
Дритцен вот уже неделю как болел, и дом превратился в проходной двор для озабоченных родственников, всюду сующих свой нос друзей и кредиторов, которые опасались, что больше не увидят своих денег.
— Если их кто-то заметит, наш секрет будет раскрыт.
— Я запер дверь.
Мне не хотелось ссориться с Каспаром — мы и без того уже немало спорили в тот год. Я повернулся к нему спиной и подошел к двери сарая, чтобы остыть, вдохнув морозный декабрьский воздух.
Во дворе стоял мальчик. Поначалу я принял его за бродягу или воришку, но он не убежал, когда я двинулся, чтобы прогнать его. Я присмотрелся и понял, что знаю его — мальчик на посылках Ганса Дюнне. Вид у него был такой, словно он бежал всю дорогу из Штрасбурга.
— Тебя Дюнне послал? — спросил я из двери.
Он кивнул.
— Он просил передать, что герр Дритцен умер.
Дом со своими изогнутыми стенами и пологой крышей и без того был похож на гроб. Закрытые ставни не пропускали свет изнутри. Мы долго стояли на пороге, прежде чем слуга впустил нас. Внутри пахло уксусом и смолой, оттого что здесь жгли сосновую крошку.
— Иди вниз и возьми формы, — сказал я Каспару, давая ему ключ, на который мы запирали подвал. — И винты тоже возьми.
Чтобы снизить эффекты одиночной ошибки, мы ввели инновацию, разделив текст на четыре отдельные отливки — по одной на каждый абзац. Мы свинчивали их вместе, делая таким образом одну доску.
— А ты куда?
— Выразить соболезнования.
Я взял свечку со стены и пошел вверх по скрипучей лестнице. По стене метались тени. Добрый десяток пар глаз обратился на меня, когда я вошел в комнату: плакальщики и слуги стояли за дверями спальной. Всех, казалось, объединил безмолвный упрек. Большинство собралось вокруг толстой женщины в белой вуали — жены Дритцена, теперь его вдовы — и мужчины, за которого она цеплялась, его брата Йорга.
Я снял шапку.
— Фрау Дритцен, я пришел сказать, как глубоко…
Увидев меня, она отделилась от собравшихся и завизжала:
— Это ты виноват. Ты и твой дружок. Он был хороший человек, честный человек, пока вы не соблазнили его вашим колдовством. Если этот день и принесет какое благо, так только то, что он вырвался из-под вашей власти. Когда Андреаса похоронят, вы вернете мне все, что он вам дал, до последнего гроша!
Она обрушила на меня град ударов. Ее деверь обхватил ее руками и оттащил от меня.
— Иди к своему мужу, — приказал он. — А с этим я разберусь.
Он почти затолкнул ее в спальню. Через открытую дверь я увидел неясные очертания тела Дритцена, лежащего на своей кровати под саваном.
Йорг закрыл дверь и посмотрел на меня хитрым взглядом. До этого, приходя к Дритцену, я два-три раза видел его брата, который мне сразу не понравился. Это был маленький горбатый человек с опухшими щеками и поросшим щетиной подбородком, по форме похожим на луковицу.
— У нее истерика, — без малейшего сочувствия сказал он. — Ее можно понять. В такие времена деловые вопросы должна решать холодная голова.
— Твой брат умер, — сказал я. — Дела могут подождать.
— Я разговаривал с Андреасом перед его смертью. Он поведал мне о вашем предприятии, сказал — единственное его сожаление, что он не увидит того безмерного богатства, которое будет получено в результате. Он сказал, что передает мне свою долю в партнерстве.