— Что замечательно?
— Далее Тертуллиан пишет: «Дьявол также прибегает к обрядам и определенным образом посвящает своих приверженцев, обещая простить им все грехи». — Руки епископа напряглись так, что костяшки пальцев побелели. Казалось, еще немного — и он разорвет книгу. — «В царстве Сатаны Митра метит своих рабов особым знаком, который ставит им на чело».
Раздражение и чувство обиды тут же оставили меня. Мне вспомнился покрытый шрамами труп, лежавший в гроте.
— «Митра метит своих рабов особым знаком, который ставит им на чело»? — переспросил я. — Когда мы нашли труп Дрого, у него на лбу была кровавая метка, похожая на латинскую «сигму».
— Я слышал об этом.
Адемар закрыл книгу и принялся запирать ее металлические застежки.
— А я-то думал, что это инициал его убийцы или соперника! Что, если эта буква обозначает самого Сатану?
— Неужели греки считают, что Дьявол пишет на латыни? — Несмотря на испытанное потрясение, епископ едва заметно улыбнулся. — Да, этот знак похож на латинскую букву «S», но он живо напоминает совсем иную форму, связываемую обычно с Сатаной и его деяниями.
Адемар посмотрел мне в глаза.
— Разве ты сам не видишь? Это же змея!
После ужина я покинул наш лагерь и поднялся к небольшой ложбине, находившейся под защитой башни Мальрегард. Мы давно выбили турок с этого склона, а каннибализм Танкреда отпугнул большую часть вражеских шпионов, и все-таки мне было немного не по себе, потому что далеко не все здешние тропки и тайные ходы охранялись. Выйти за пределы шумного лагеря, этого скопища людей, животных и оружия, меня заставила потребность немного побыть одному и спокойно подумать. Наверное, это была не очень удачная идея, поскольку боязнь турецких мародеров сковывала мои мысли куда сильнее лагерного шума, но я протиснулся в темную расселину между двумя скалами, скрытую от глаз, и постепенно моя пытливость вытеснила все страхи.
Занимавшие меня вопросы тоже не позволяли настроиться на спокойный лад, ибо я пришел в это уединенное место, чтобы вступить в противоборство с самим Сатаной.
Попыткам собраться с мыслями мешали сменявшие друг друга навязчивые образы: пещера, кровавая метка на лице Дрого, мухи, кружащие над разлагающимся трупом Рено. Рено и Дрого входили в капище персидского беса, Куино и Одард — тоже. Тогда их смерть может быть некой формой божественного наказания за нечестивость — или это рука Дьявола, заявившего права на свою собственность? Мне представилось, как из зловонного облака выплывает огромная когтистая лапа и чертит знак на челе бездыханного Дрого… Я вздрогнул и сжал в руке свой серебряный крестик. Подобные фантазии ничем не могли помочь мне.
Ниже по склону послышался шум, и мои мысли тревожно заметались. Я подался вперед и наклонил голову, чтобы уловить малейший шорох, однако этого можно было и не делать, поскольку звук неумолимо приближавшихся шагов с каждым мгновением становился все громче. Я сжался в комок, закрыл глаза и молча взмолился: «Господи, спаси меня от всякого зла!»
Неизвестный — судя по шагам, он был один — остановился где-то рядом. При мне был нож, но, зажатый в стенах расселины, я вряд ли сумел бы застать этого человека врасплох. К тому же он мог оказаться франкским караульным, покинувшим башню, чтобы справить нужду. Зарежь я его в темноте, это могло бы спровоцировать настоящую бойню.
— Деметрий, неужели ты пытаешься превзойти святого Антония?
Я открыл глаза. Передо мной стояла Анна. Шелковый поясок поблескивал под складками ее паллы. Во мраке я не видел ее лица, однако по голосу понял, что она улыбается. Смущенный, я выбрался из расселины и стал бранить свою подругу:
— Ты с ума сошла! Неужели ты не понимаешь, чем могут закончиться для тебя ночные прогулки по горам? Твоя участь будет горше участи Антония Великого. Святая Екатерина из Александрии, к примеру, была колесована.
— А твой тезка святой Димитрий был пронзен языческим копьем. Зачем ты сюда пришел?
Оставив легкомысленный тон, она задала последний вопрос с тревогой в голосе. Вот уже несколько недель ее волновало мое плохое настроение. Порой она начинала меня увещевать, но чаще лишь озабоченно смотрела на меня. От этого мне становилось только хуже, потому что к моим мучениям прибавлялся еще и стыд из-за того, что я заставляю ее беспокоиться.
— Мне хотелось обрести покой, чтобы подумать. Ты-то почему здесь?
— Я пошла за тобой. Я боялась, что в такой темноте ты можешь обрести на этой горе слишком долгий покой.
— Зато от тебя мне нет никакого покоя…
Я шагнул вперед и заключил Анну в объятия, желая показать, что не сержусь на нее. Она прижалась ко мне прохладной щекой, и какое-то время мы стояли молча.
— О чем ты хотел подумать? — спросила она, увлекая меня на каменный уступ, где мы могли бы посидеть, никем не замеченные.
— Лучше не спрашивай…
Во время ужина я отказывался вспоминать о своем разговоре с епископом, но теперь решил рассказать Анне обо всем. Вначале я старался не встречаться с нею взглядом, однако по ходу рассказа стал постепенно поворачиваться в ее сторону. Различив в темноте лицо Анны, я взял ее за руку, и наши пальцы переплелись.
— Ты ведь не думаешь, что Дрого убил сам Сатана? — спросила она после того, как я закончил говорить.
— Разумеется, нет.
Я действительно так не думал, хотя кое-какие сомнения у меня оставались.
— Даже если это работа Дьявола, самому ему ничего не нужно было делать. У него есть множество приспешников, готовых выполнить любое его веление. — Немного помолчав, Анна спросила: — Что сказал на это Боэмунд?
— Он ничего не знает о нашем разговоре. Я не видел его с того дня, как мы нашли древнее капище.
— Выходит, поиски убийцы Дрого его больше не интересуют?
— Да, так оно и есть. — Мне вспомнился грубый цинизм графа Сен-Жиля. — Они интересовали его, лишь пока он считал, что убийцей Дрого был провансалец. Когда Рено оказался вне подозрения, интерес Боэмунда к этому делу сильно уменьшился.
— Его интерес вообще сошел бы на нет, узнай он о том, что его люди поклонялись в подземном капище персидскому демону. Подобное обстоятельство вряд ли поможет ему занять более высокое положение в Божьем воинстве.
— Пока армия стоит без дела у стен города, его положение ничего не значит. — Мною вновь овладел гнев. — После того, что сделали Боэмунд и его племянник, я был бы рад увидеть их головы нанизанными на турецкие пики! Если его люди вступают в общение с Дьяволом, то мне все равно, покарает ли их Бог или заберет Сатана. Меня совершенно не интересует ни их дальнейшая судьба, ни то, устоит или падет Антиохия. Да, мне хотелось бы побывать в Иерусалиме, но я не хочу входить в него вместе с воинством, состоящим из воров и убийц! Разве можно назвать этот поход паломничеством? — Я понизил голос, боясь, что мои слова могут далеко разноситься в тишине ночи. — Чем скорее они поубивают друг друга, тем раньше я вернусь к своей семье.