— Ты куда? — повернулся к ней Грегорио.
— Хочу с ними поговорить.
— Собираешься выйти? — Он решительно преградил дорогу. — Ни в коем случае.
— Толпа разойдется. Не впервой.
— Раньше это были школьники и домохозяйки, — сказал Грегорио. — Сегодня все иначе. Они бросают камни.
— Перестанут.
— Послушай меня, Александра. Они тебя ненавидят.
— Тут и моя страна, — ответила Али.
Это прозвучало наивно.
Грегорио вошел в роль мачо.
— Ты остаешься здесь. Я выйду.
Он даже ударил себя кулаком в грудь.
— Грегорио, — сказала Али, — позволь мне самой все уладить. А ты, Ли, звони в полицию.
Ступеньки лестницы скрипели под ее ногами. Али откинула волосы назад. Заправила блузку с ярким узором из подсолнухов, сделала глубокий вдох и открыла дверь.
И сразу же поняла, что перед ней не демонстрация протеста, как раньше. Это толпа. Не хватало только вил, факелов и веревки. Пять минут назад их было несколько десятков. Теперь толпа заполняла всю улицу.
Град камней стих.
— Вот она.
Искаженные гневом лица слились в одно.
Али едва не захлопнула дверь перед ними. Потом все же заставила себя выйти. Крики стихли.
Интересно, где зачинщики? Это очень важно. Может, нужно пригласить их войти? Или лучше бросить вызов всей толпе? Спорить с ними? Стыдить? Али попыталась вспомнить, как ведут себя герои фильмов.
— Что вы тут делаете?
«Ага, — подумала она, — как монахиня».
— А вы?
Голос доносился из середины толпы.
— Изучаем карты, — ответила Али. — Исследуем реликвии, ищем зацепки. Зацепки, — поспешно добавила она, — чтобы понять, куда ведут детей.
— Мы знаем куда, — ответил тот же голос. — В город. Ваш город. В город, который вы защищаете!
Человек явно пребывал на грани истерики.
Али пыталась определить собеседника, но видела перед собой лишь море мрачных лиц.
— Город мертв. Мы убили его десять лет назад. Я была там перед самым концом.
— Я тоже там был, — произнес тот же голос. — И он не мертв.
Толпа расступилась, и вперед пробился мужчина, босой и без рубашки. Нищий, подумала Али. Какой-то бездомный чудак, кривляющийся, чтобы привлечь к себе внимание. Затем мужчина вышел на свет.
Бывший пленник, как и она сама. Али сразу это поняла. Хотя они никогда не встречались.
Освобожденные пленники образовали некое странное, промежуточное сообщество. Разрываясь между двумя мирами, на поверхности и в недрах земли, несчастные не находили себе места ни там, ни там. Али чаще обычных людей встречалась с ними, поскольку многие искали ее. Приходили в поисках ответов, приносили артефакты или просто хотели убедиться, что они не одни такие.
Но ей никогда не приходилось видеть бывшего пленника, изуродованного до такой степени. Хейдлы превратили мочки его ушей в бахрому, вырезали веки и нос. Он сутулился из-за травмы позвоночника, а тело сплошь покрывали метки и клейма. На ногах пальцы отсутствовали, а на руках были скрюченными.
— Ты меня не узнаешь, сестра?
— Нет, — ответила Али.
Такого не забудешь.
Шрамы обвивали его, словно змеиные кольца. Эти непрерывные арабески были почти красивы. Узоры превратили этого человека в живую картину — на коже вытатуированы символы, схематические и изображения животных и геометрические узоры. Али поймала себя на том, что ищет среди узоров алеф.
— Семь лет назад, — сказал мужчина, — я приходил сюда. Именно сюда. В это здание. В ваш кабинет, там, наверху.
— Клеменс? — вырвалось у Али. Неужели это жуткое существо — режиссер?
— Ага, помните. Я просил у вас помощи. Вы отказали. Забудьте про город, говорили вы тогда. Но я нашел его. Без вас. А потом они нашли меня.
Вопрос напрашивался сам собой. Почему его пощадили?
Клеменс словно прочел ее мысли.
— Они долго держали меня в плену. Мне казалось, вечно. Потом отправили наверх с посланием.
— Каким посланием?
— Я и есть послание, — сказал он и повернулся к мужчинам.
Надвинутые на глаза кепи, косынки на шеях, поднятые воротники. Застывшие лица — белые, коричневые, черные — горели яростью. Сколько ненависти, подумала Али. Откуда? Оставалось надеяться, что Джон сумел дозвониться до полиции.
— Я — это дети. — Клеменс обращался к толпе. — Вот что, — он развел руки, чтобы все видели его изуродованное тело, — ждет детей, тех, кто дойдет. Посмотрите на меня. Вот что делают хейдлы. В темноте невозможно понять, что тебя ждет. Ножи. Иглы. Точно насекомые. Как только заживает одно, они начинают следующее. Они скормили мне собственное яйцо. В темноте и не разберешь — просто еда. А я был голоден.
Толпа молчала. Потрясенная. И восторженная. Али это заметила. Почти как верующие. Потому что им нужен Клеменс, его горечь и злоба, чтобы сделать следующий шаг. Грегорио прав. Это не школьники.
— А еще насилие. — Клеменс ткнул пальцем в Али. — Насилуют, точно дикие звери. Жестоко. Даже когда я выздоравливал. Все время. — Он повернулся к толпе. — То, что сделали со мной, сделают с вашими сыновьями и дочерьми.
Клеменс продолжал описывать всевозможные ужасы. Жуткие подробности вызывали ропот толпы, возвращаясь к оратору в виде ярости. Бывший пленник все время указывал на Али, словно это она отвечала за все зло мира и за те страдания, которые ему пришлось пережить. Ей стало страшно.
Прижатая к двери, Али ощущала «Студию» у себя за спиной, и никогда еще институт не казался ей таким хрупким. Драгоценные архивы, артефакты, воспоминания пленников, рассказы колонистов, фотографии и карты — всему этому грозила опасность. Всему, что ей удалось собрать, чтобы человечество узнало о своих корнях.
— Я вам сочувствую, — прервала она речь Клеменса. — Вы страдали. И теперь страдаете.
— Вы предлагаете мне жалость, сестра? — спросил Клеменс. — Суп и несколько крошек хлеба для заблудших душ?
Али посмотрела на толпу за его спиной. Потом показала на фасад «Студии». Вся стена, до высоты поднятой руки, заклеена фотографиями пропавших детей. Фонарный столб обвивали желтые ленты. Вдоль тротуара разложены цветы и плюшевые медведи. Ее сотрудники устроили вторую Стену Плача.
— Вот эти дети, — сказала Али. — Все хотят, чтобы они вернулись домой целыми и невредимыми. Поиски занимают больше времени, чем нам хочется. Нам нужно время и терпение.
— Время и терпение! — выкрикнул Клеменс. — С каждой минутой дети уходят все глубже. А вы охраняете город, точно это ваш ребенок.