Под конец речь повел Колбейн, сын Туре:

– Сказать по правде, Улав, нам ведомо, что некогда меж твоим отцом и нашим братом шел разговор о твоем супружестве с одной из его дочерей. Не сомневайся, мы чтим твое желание уладить дело по доброй воле и к нашему обоюдному удовольствию. Да только станут ли ныне родичи покойного Аудуна столь сильно желать твоей женитьбы на нашей племяннице, чтобы согласиться на твое предложение. Но всего важнее другое: мы ныне вынуждены выбирать себе в зятья среди мужей, имеющих власть и могущественных родичей, а у тебя этого нет. Нам должно ныне искать более опоры, нежели богатства, – ты это уразумеешь, поелику своим брачным предложением выказал, что рассудителен не по годам. А коль скоро Стейнфинн в тот раз пообещал твоему отцу помочь тебе обзавестись женой с достатком, то и мы охотно пособим в этом деле. Дочерям же Стейнфинна уготовлена другая участь, но ты не должен из-за того печалиться; с божьей помощью мы, верно, устроим тебе женитьбу, которая будет столь же хороша по всем статьям. И добудем тебе невесту, более подобающую в твои лета. В столь юные годы, Улав, негоже брать в жены сверстницу; либо ты должен взять женщину старше себя и более разумную, либо обручиться с девицей помоложе и повременить со свадьбой, покуда не повзрослеешь сам.

Лицо Улава все больше наливалось кровью от этих речей. Но не успел он вымолвить слово, как Арнвид поспешно сказал:

– Здесь в округе все полагали Улава и Ингунн женихом и невестой; я сам был свидетелем тому, как Стейнфинн с Аудуном ударили по рукам.

– Да нет же, нет, – перебил его Колбейн, – слыхал я о том; они шутку шутили – потом уж, правда, Стейнфинн с Аудуном толковали: не худо, мол, им когда-нибудь и вправду заключить эту сделку. И так оно могло быть, не приключись с нашим братом столько бед. Но коль скоро обручение не состоялось…

– Перстень, которым я обручился с Ингунн, у Стейнфинна в ларце с драгоценностями, я видел! – запальчиво воскликнул Улав.

– Знай же, Улав! Стейнфинн ничего не утаил из добра твоего! Но родичам твоим, когда они явятся принять его с рук на руки, придется засвидетельствовать, что там все цело до последней пуговицы!

Улав несколько раз вздохнул – коротко и быстро. Колбейн продолжал:

– Сам посуди, Улав; люди в здравом уме не обручают своих детей так вот, во хмелю…

– А Стейнфинн это сделал – уж не знаю, был ли он в здравом уме…

– …не определив загодя, как распределяется имущество при вступлении в брак, и все прочее. Уж коли на то пошло, ежели бы Стейнфинн твердо сговорился с Аудуном, сыном Инголфа, он бы прямо сказал «нет», когда я по весне толковал с ним о том, что не худо бы отдать Ингунн в жены сыну одного моего друга…

– Что же он ответил? – затаив дыхание, спросил Улав.

– Он не сказал ни «да», ни «нет», но обещал выслушать этого человека; мы снова толковали об этом, когда держали совет. И сошлись на том, что выгода нам будет немалая, коли выдать Ингунн замуж в этот род. Но я от своих слов не отказываюсь, Улав; мы, родичи, охотно поможем тебе выгодно жениться…

– Я вас о том не просил; мне обещана Ингунн…

Арнвид перебил его:

– Одним из последних слов Стейнфинна, Ивар, в утро перед смертью было – коли б он сам мог выдать замуж Ингунн, он охотнее всего взял бы в зятья Улава…

– Может статься, – ответил Колбейн; поднявшись, он вышел из-за стола [53] . – Но ныне дела обстоят так, Арнвид; он этого сделать не мог. Ты-то уже в летах и достаточно разумен, чтобы понять: мы не можем оттолкнуть от себя тех мужей, которые в силах стать нам опорой в наших тяготах, лишь потому, что Улав вбил себе в голову, будто шутка, сыгранная с ним однажды, когда он был еще несмышленым, и вправду дело. Ты-то сам, Арнвид, не шибко спешил лечь в брачную постель, – отчего же ты так торопишься запихнуть туда друга? Погоди, в один прекрасный день Улав еще поблагодарит нас за то, что мы не дозволили ему настоять на своем… Это ему не детская забава…

С такими словами он и Ивар направились к кровати в боковуше, где обычно спал Стейнфинн, легли и затворили за собой дверцу.

Арнвид подошел к Улаву; юноша все еще стоял как вкопанный, глядя в пол; лицо его судорожно подергивалось. Арнвид стал уговаривать Улава лечь спать.

– Счастье, что ты совладал с собой и дело не дошло до перебранки между тобой и Колбейном, – сказал Арнвид, когда они раздевались в темноте за столбами.

Улав словно бы хмыкнул. Арнвид продолжал:

– Иначе вовсе не на что было бы надеяться… Колбейн мог заставить тебя немедля покинуть усадьбу. Ты и виду не подавай, будто принимаешь близко к сердцу, станет ли твоей женой Ингунн или другая женщина, так оно будет лучше.

Улав молчал. Он всегда спал с краю, но, когда они собирались лечь в постель, Арнвид попросил юношу:

– Дозволь мне нынче лечь у стойки кровати, друже, – пиво вечером было дрянное; что-то меня мутит.

– И мне от него тоже не по себе, – усмехнувшись, сказал Улав.

Но он все же лег у стены. Арнвид засыпал, как вдруг заметил, что Улав приподнялся и собирается встать.

– Ты куда это? – спросил Арнвид друга и схватил его за руку.

– Да пить охота, – пробормотал Улав.

Арнвид услышал, как он ощупью пробирается в угол, где стояла кадка; зачерпнув воды, он стал пить.

– Иди ложись, – попросил Арнвид.

Немного погодя Улав и вправду, шлепая босыми ногами, подошел к кровати и лег.

– Лучше тебе не говорить Ингунн, какой нам дали ответ, покуда мы не посоветуемся, что делать дальше, – настойчиво прошептал Арнвид.

Улав долго лежал молча, прежде чем ответить.

– Да-а! – Он тяжко вздохнул. – Будь по-твоему.

Арнвид немного успокоился после этих слов. Но не позволял сну одолеть себя до тех пор, пока не услышал, что юноша крепко заснул.

8

Когда Улав в день святой Екатерины вышел под вечер на сумеречный тун, снег так и валил хлопьями. То был первый снегопад в этом году. Улав пробежал к конюшне, оставляя на снегу черные следы. Он постоял немного, вглядываясь в белую снежную круговерть. Когда на его длинные ресницы падали снежинки, он моргал; казалось, их легкое прикосновение ласкает кожу. Темный лес, тянувшийся внизу по склону к северу и к востоку от усадьбы и навевавший жуть осенними ночами, теперь словно бы подступил ближе к домам и светился, будто белая дружественная стена, сквозь буран и сгущавшуюся вечернюю мглу. Улав стоял и радовался снегу…

В конюшне кто-то громко разговаривал; внезапно дверь за спиной Улава распахнулась, и оттуда, словно вышвырнутый пинком, вылетел какой-то человек. Он обрушился на Улава с такой силой, что оба покатились вниз по склону. Человек поднялся на ноги и закричал кому-то стоявшему в дверях конюшни, большому и черному при слабом свете фонаря.