— Я серьезно, — сказал Огастин. — Идите без меня. Этот выход — только для вас.
Огастин был необходим Хью для завтрашнего броска на вершину. Им требовалось преодолеть еще пятьсот футов, а Огастин, даже снедаемый горем и истерзанный чувством вины, был все же нормальнее, чем Кьюба.
— Это стена Анди, — сказал ему Хью. — Вы не имеете права позволить ее усилиям пропасть впустую.
— Она хочет, чтобы я остался.
— А как же возрождение? — серьезно спросил Хью.
— Что-что?
— Да ведь это самое главное. Вы обладаете необходимой силой. Подумайте об этом. Вы сможете превратить смерть в жизнь. Имея вас вместо крыльев, она сможет закончить восхождение. Вы в состоянии сделать ее бессмертной.
Огастин промолчал.
Хью держал фонарь включенным, хотя батарейки заметно садились. Это противоречило его обычному принципу умеренности во всем, но слишком уж густа была темнота этой ночью. Они сидели в палатке, как в световом пузыре.
— Не обманывай нас, Хью, — сказала сидевшая между ними Кьюба. Ее волосы свисали сальными прядями. — И не обманывайся сам.
— До вершины рукой подать, — повторил он.
Каждое сокращение сердца отзывалось в его голове ударом молота. Вены на шее вздулись так, что походили на натянутые веревки. Щеки подергивались. Язык отвердел, как кусок резины, и, чтобы говорить членораздельно, приходилось делать нешуточные усилия. Даже четко думать и то было трудно. Ему уже приходилось оказываться в подобном состоянии, но этого никогда не случалось на высоте менее двадцати тысяч футов.
Он чувствовал, что может в любое мгновение взорваться. Каждый вдох и выдох давались с трудом. Все ясно и понятно — горная болезнь. Но чтобы такое случилось на Эль-Кэпе?! Возможно, этот атмосферный фронт приволок сюда участок особенно пониженного давления. Хотя его спутники вроде бы не испытывали ничего подобного. Только он, старик.
Ему очень хотелось свернуться в клубок и прижать голову к коленям. Но он должен был поддерживать их. Их нужно было держать в тонусе, чтобы до них не добралась ночь.
— Стена Троянок, — сказал он. — Ведь она твоя, Кьюба. Тебе осталось только пересечь финишную черту.
Вообще-то их положение можно было счесть почти безнадежным. Ступни Огастина сделались мертвенно-белыми. Кьюба снова засела в паутину из принайтовленных к якорю веревок. Мигрень Хью достигла такой силы, что ему было трудно открыть глаза. Они угодили в западню.
Но они могли из нее сбежать. Помогая друг другу, они могли обмануть пропасть. Огастин мог выбраться сам и даже вытащить труп своей возлюбленной. Кьюба могла стать живой легендой. Хью мог вернуться в пустыню, где было его настоящее место.
— Ничего не выйдет, — сказала Кьюба.
Ее дурные пророчества и сконцентрировавшийся в них фатализм не на шутку тревожили Хью. Он поднял обмотанный пластырем кулак.
— Я держался вот этой рукой за трещину. И почувствовал в ней вершину.
— Отсюда не убежишь, — стояла на своем Кьюба.
— Здесь случились ужасные вещи, — сказал Хью.
— Я говорю не о том, что случилось здесь.
Огастина передернуло.
— Это вам не дом с привидениями, — резко заявил Хью. — Завтра мы уйдем отсюда, закроем за собой дверь, и с нами ничего не случится.
Она посмотрела на него, как на редкостного жука.
— В таком случае чего же ты так боишься?
Он действительно боялся. Но не мог сознаться в этом.
— Я не боюсь. Мертвые не смогут ничего сделать нам. Вам нужно перестать относиться к ним как к принесенным в жертву. Мы уцелели. Мы свободны от всего этого.
— Как в пустыне?
Он попытался вспомнить, говорил он ей что-нибудь о пустыне или нет. Голова раскалывалась. Возможно, и говорил. А может быть, растрепал Огастин.
— Да, — сказал Хью.
Она повернулась к Огастину.
— Ты уцелел. Вот и скажи нам: из этого есть свободный выход?
Огастин молчал, погрузившись в себя.
— Ничего не проходит без последствий, — сказала она. — В этом-то все и дело.
Огастин застонал.
— Я знаю.
— Ты не просто бросил слабых.
— Я знаю.
— Оставь его, — сказал Хью. Она вела себя поистине безжалостно. — Прости. Забудь.
— Яблоки и апельсины, — бросила Кьюба.
— Что?
— Простить. И забыть. Это не одно и то же.
— Но чего же все-таки ты от него хочешь? — спросил Хью. — Постарайся похоронить прошлое. Мы все теперь в одной лодке.
— Да? — спросила она.
Огастин мог сам оказаться ее жертвой, но с ним этого не случилось. А теперь она помнила лишь о том, что он предал ее.
— Тебе решать, — сказал Хью.
Никто не мог заставить ее вылезти отсюда, а у них с Огастином не хватило бы сил вытаскивать два тела — одно живое и одно мертвое.
Так что все сводилось к одному вопросу. Огастину он мог доверять даже в его нынешнем болезненном состоянии. Кьюба же была совершенно непредсказуема. Так что нужно было решить, осмелится ли он пойти в одной связке с этой женщиной.
— Ты с нами, Кьюба?
— Я могу доверять тебе, Хью?
Он поднял фонарь и направил свет себе в лицо, чтобы ей было видно.
— Я тебя не брошу, — сказал он.
Хотя он мог это сделать и уйти, не оглядываясь. Если она откажется идти, у него не останется иного выбора.
— Пообещай, — потребовала она.
— Как на кресте!
Легкий ветерок колыхал стенки палатки. Иней искрился на свету. Он образовался от их дыхания — их собственные слова замерзали на лету и возвращались к ним, оседая на нейлоне. На лицах они тоже оседали и стекали, как пот у страдающих лихорадкой.
— Ваши глаза, — сказал Огастин.
Нахмурившись, он указал рукой, одетой в носок вместо перчатки, на лицо Хью.
— А что с ними случилось?
Хью прикоснулся к струйке, стекавшей по носу. Он был уверен, что это пот или слезы, но все же посмотрел на кончик пальца. Оказалось, что у него из глаз пошла кровь.
— Разве ты не чувствуешь ее присутствия? — спросила Кьюба.
Огастин поднял голову.
— Анди?
— Анди пойдет с нами, — в очередной раз повторил Хью.
Стены палатки прижимали их друг к другу. Слабости одного тут же передавались остальным. Неподвижность угнетала. Хью набрал в грудь воздуха. Потом с усилием выдохнул. Побелевшие ноги Огастина, прикрытые спальным мешком, продолжали погибать. Капитан ел их заживо.