Потом все пошли в горницу, где на стол были поданы вкусные яства и крепкое вино. Жена крестьянина попросила у Кристин прощения за то, что не вышла ее встретить. Но муж, сказала она, не позволяет ей выходить из дому, пока она еще не побывала в церкви после родов. Кристин ласково поздоровалась с женщиной и захотела пройти к колыбели и взглянуть на дитя. Это был первенец молодой четы – мальчуган двенадцати дней от роду, большой и крепкий.
Эрленда и Кристин провели на почетное место; все уселись и ели и пили довольно долго. Кристин разговаривала больше всех за едой; Эрленд говорил мало, крестьяне тоже, но все же Кристин показалось, что она им понравилась.
Тут проснулся ребенок. Он сперва попищал, но потом стал так ужасно кричать, что матери пришлось взять его из колыбели и дать ему грудь, чтобы успокоить. Когда ребенок насытился, Кристин взяла его от матери к себе на руки.
– Смотри, муж, – сказала она, – какой красивый и крепкий парень!
– Да, да, конечно, – отвечал Эрленд и не взглянул на них. Кристин посидела немного с ребенком, прежде чем отдать его обратно матери.
– Я пришлю какой-нибудь подарок твоему сыну, Арндис, – сказала она, – потому что это первый ребенок, которого я держала на руках своих с тех нор, как приехала сюда, на север.
Вызывающе, в упор, но слегка улыбаясь, взглянула Кристин на своего мужа, а потом на крестьян, сидевших на скамьях. У одного-двух чуть-чуть дрогнули углы рта, однако они продолжали смотреть прямо перед собой с лицами, надутыми от важности. Тут поднялся на ноги какой-то древний старичок, уже изрядно выпивший. Он вынул из чаши с пивом ковш, положил его на стол и высоко поднял тяжелый сосуд:
– Так выпьем же за то, хозяйка, чтобы следующее дитя, которое ты возьмешь на руки, было новым хозяином в Хюсабю!
Кристин поднялась с места и приняла тяжелую чашу. Сперва она поднесла ее своему мужу. Эрленд только прикоснулся к чаше губами, но Кристин пила долго.
– Спасибо на приветливом слове, Ион из Скуга, – сказала она, кивнув ему радостно и ласково улыбаясь. Потом передала чашу дальше.
Эрленд сидел весь красный и, как заметила Кристин, очень сердился. Но ею овладела какая-то непонятная веселость, хотелось смеяться и радоваться. Вскоре Эрленд подал знак, что пора кончать, и они отправились в обратный путь.
* * *
Они проехали часть пути не разговаривая, как вдруг Эрленд сказал запальчиво:
– Ты полагаешь, это так необходимо, чтобы наши крестьяне знали от тебя, что ты вышла замуж беременной?.. Могу прозакладывать свою душу дьяволу, что сплетня о нас скоро разнесется по всем берегам нашего фьорда…
Сначала Кристин ничего не ответила. Она смотрела прямо перед собой через голову коня, и лицо у нее так побелело, что Эрленд испугался.
– Я никогда не забуду, пока живу на свете, – сказала она наконец, не глядя на него, – что таковы были твои первые слова приветствия ему – твоему сыну, лежащему в утробе моей!
– Кристин! – произнес умоляюще Эрленд. – Моя Кристин! – молил он, так как она не отвечала и не смотрела на него. – Кристин!
– Да, мой господин? – спросила она холодно и насмешливо, не поворачивая головы.
Эрленд так выругался, что в ушах зазвенело, пришпорил коня и помчался вперед по дороге. Но вскоре повернул обратно и подскакал к Кристин.
– Ну, теперь, пожалуй, я так рассердился, – сказал он, – что чуть не ускакал от тебя.
– Тогда могло легко случиться, – спокойно ответила Кристин, – что тебе пришлось бы долго дожидаться, пока я приехала бы вслед за тобой в Хюсабю.
– Что ты говоришь! – произнес муж в отчаянии. Опять они проехали часть пути не разговаривая. Через некоторое время они подъехали к месту, откуда в гору поднималась маленькая тропинка. Эрленд сказал жене:
– Пожалуй, поедем домой верхним путем, – это будет немного дольше, но мне хотелось как-нибудь проехать здесь с тобой.
Кристин рассеянно кивнула головой.
Спустя некоторое время Эрленд сказал, что теперь удобнее будет идти дальше пешком, и привязал лошадей к дереву.
– У нас с Гюннюльфом было устроено здесь, на горе, укрепление, – сказал он. – Мне хочется посмотреть, что осталось от нашего замка…
Он взял Кристин за руку. Кристин не противилась этому, но шла, глядя себе под ноги. Спустя короткое время они уже были на вершине. За подернутым инеем чернолесьем в излучине небольшой речки лежало Хюсабю на склоне холма прямо против них, широко и богато раскинувшись, с каменной церковью и множеством больших домов, окруженных обширными пахотными землями, с темной, поросшей лесом, горой позади.
– Моя мать, – тихо сказал Эрленд, – часто ходила сюда вместе с нами. Но всегда, сидя здесь, она глядела, не сводя взора, на юг, на горы Довре. Она томилась в Хюсабю и днем и ночью стремилась уехать отсюда. Или же оборачивалась в сторону севера и глядела туда, в долину, – видишь, там, где синеет. Это горы по ту сторону фьорда. Никогда не глядела она на усадьбу…
Голос у него был мягкий и умоляющий. Но Кристин не говорила с мужем и не глядела на него. Тогда он отошел и начал бить ногой по замерзшему вереску.
– Нет, здесь ровно ничего не осталось от моей и Гюннюльфа твердыни. Правда, много уже прошло времени с тех пор, как мы с Гюннюльфом играли тут…
Он не получил ответа. Как раз немного ниже того места, где они стояли, был маленький замерзший пруд. Эрленд поднял с земли камень и кинул его вниз. Пруд промерз до дна. На его черном зеркале осталась только маленькая белая звезда. Эрленд взял другой камень и бросил его с большей силой, потом еще и еще, затем стал в бешенстве швырять камнями – и наконец разбил бы лед вдребезги. Тут он увидел лицо жены: она стояла – глаза у нее потемнели от презрения – и улыбалась насмешливо, глядя на его ребячество.
Эрленд резко повернулся, но в тот же миг Кристин смертельно побледнела, и веки у нее опустились. Она стояла, шаря по воздуху руками и покачиваясь, словно готова была рухнуть наземь. Потом ухватилась за ствол дерева.
– Кристин… что с тобой? – спросил он испуганно. Она не отвечала и стояла, будто прислушиваясь к чему-то. Взгляд у нее был отсутствующий и странный.
Она снова это почувствовала. Глубоко в утробе ее было такое ощущение, словно какая-то рыба била хвостом. И опять будто вся земля закружилась вокруг нее, и Кристин стало дурно, она почувствовала слабость, но не такую, как раньше.
– Что с тобой? – повторил Эрленд.
Кристин так ждала этого, едва осмеливаясь признаться в своей великой душевной тревоге. Она не могла заговорить об этом теперь, когда они весь этот день питали друг к другу неприязнь. Тогда он произнес такие слова:
– Это ребенок пошевельнулся в тебе? – и ласково коснулся ее плеча.
Забыв гнев, Кристин прижалась к отцу своего ребенка и спрятала лицо на его груди.