– Да, конечно, – сказал Гаранин. – Была такая мысль. Но человеку с моим положением раскладывать на рассвете цветы по асфальту… Мальчишки смеяться будут.
– Да, разумеется, – согласился Второй, и в его голосе Гаранину снова послышалось сожаление.
Серебряный удар гонга прошил застоявшийся воздух и разбрызгался, затухая.
– Время лекарство пить, – сказал Первый. – Видел, Гаранин, что делается? Бывший ужас высосет микстуру по будильнику. Волоките отраву!
Лешие принесли три чаши, курящиеся парком, грустно пахнущие травами. Гаранин отвернулся, поднял горсть монет и стал разглядывать рисунки. За спиной хлюпало и булькало.
Стрелообразный наконечник хвоста несильно шлепнул его по плечу.
– Кончили лечиться, – сказал Первый. – Теперь и поговорить можно… Наедине.
Гаранин оглянулся – две другие головы шумно посапывали с закрытыми глазами.
– Маленькие сюрпризы домашней медицины, – сказал Первый. – Пока проснутся, мы все и обговорим. Помоги старому больному дракону, захотелось пожить еще, понимаешь.
– А я тут при чем?
– Ты тут очень при чем, – сказал Первый. – Лечить, видишь ли, можно не только травами и скальпелями. Можно вылечиться и вдохнув кусочек чужой души. Поспособствуешь?
– Как это? – Гаранин отступил на шаг.
– Да не бойся ты, ничего из тебя высасывать не будут… Иди сюда.
Хвост, с обезьяньей цепкостью обвив плечи, подтолкнул к зеркалу. В руке каким-то образом оказался длинный двузубец с золотыми остриями и древками из черного металла, украшенными непонятными знаками. Зеркало неожиданно осветилось, став словно бы окном наружу, в ясный солнечный день, и там – протяни руку и коснешься – была комната, и стол, и человек, которого Гаранин с трудом узнал, – забыл его и не собирался вспоминать…
– Технология простая, – сказал Первый. – Размахнись и бей. Желательно целиться в сердце, да уж бей куда попало – результат один. Не бойся, тот, чье отражение, не подохнет. Хотя разного рода неприятности гарантированы. А лично ты ничего не почувствуешь и не потеряешь, ты уж поверь…
– А ты, значит, вылечишься? – спросил Гаранин, впервые за все время пребывания в пещере переходя на «ты». – Получишь частицу моей души?
– Вот именно, – сказал Первый. – Захотелось мне пожить еще немного, посмотреть, до чего вы в конце концов докатитесь… Вполне безобидное желание, по-моему. Ну что ты стал? Бей! Неужели забыл, как этот старый хрен пакостил тебе в институте? Ты же не слабачок, ты свой парень, мы с тобой из одной стаи, бей!
Гаранин стоял, опустив руки с двузубцем. Его ошеломил не способ, заменивший, оказывается, традиционные моло-дильные яблоки и живую воду, а легкость, с которой змей ставил знак равенства между ним и собой, ставил их на одну доску.
Доцент Молчанов исчез, появился Ермоленко.
– Ну что же ты? Не, понадобится впрягаться в одну упряжку с этой дешевкой Прудниковым. Обойдешься и без министра. Твой старикан всего-навсего занедужит и уйдет по состоянию здоровья. Чистенько и элегантно. И никто во всем свете, даже твоя принципиальная синеглазка, не посмеет тебя ни в чем упрекнуть. Бей!
Гаранин медленно сказал:
– Но я-то – я всегда буду помнить это зеркало…
– А пребывание в Крутоярске тебе не пришлось бы иногда вспоминать?
– Это – дела нашего мира, – сказал Гаранин.
– А я – на Марсе? Мы что, на Марсе сейчас? Разбил ты стекло камнем или взглядом, значения не имеет, – так и так не склеишь… Бей!
Гаранин стоял опустив руки. В зеркале медленно, очень медленно – десять раз успеешь ударить – проплывали люди, и голос Первого вязнул в ушах:
– Что стоишь? Все забыл, слюнтяй? Помнишь, как этот тебя оскорбил принародно, а ты и утереться не смог? А из-за этого едва не сорвалось твое первое самостоятельное задание. А этот увел девушку. А этот? Этот? Помнишь? У тебя, дурака, уникальная возможность рассчитаться за все обиды, и ни один суд не осудит! Бей смело!
«Он поставил меня на одну доску с собой, – думал Гаранин. – Значит, было все же что-то в моих делах, словах, поступках, жизни, что дает ему право так рассуждать? Было? И есть? Какая разница, чем разбить стекло… Но как же это? Все было не для себя, для дела, для себя-то ни времени, ни сил подчас не оставалось. Выходит, все же? А если найдется другой, не такой совестливый?»
Гаранин размахнулся и что есть силы ударил в невидимое стекло утолщавшимся к концу черенком двузубца. Светлый солнечный день разлетелся острыми полосами, из-под него темным взором выступил камень, осколки, печально звеня, осыпались шелестящим ручейком и таяли на лету. Осталась тяжелая рама, вычурная и нелепая. И нечеловеческий рев:
– Зеркало мое!
Гаранин не шевелился – то, что ему пришлось осознать о себе, было страшнее бесновавшегося за спиной чудовища. Безапелляционный холодок жестоких истин льдистой иголочкой занозил сердце, и Гаранин, удачник, супермен, жестокий рыцарь НТП, почувствовал, что сейчас заплачет, – дорога вела в никуда, да и была ли это его дорога?
Он обернулся, услышав хохот. Смеялся Второй – взахлеб, самозабвенно:
– Слопал, старшой? Столько веков талдычу тебе, болвану, а ты уперся, как Перун перед Днепром…
Третий смиренно похрапывал.
– Ты почему не спишь? – взревел Первый.
– Бессонница, – издевательски хохотнул Второй. – Голубчик, неужели мы не успели изучить друг друга за две тысячи лет? Микстуру твою я, извини, держал в пасти, а там украдкой и выплюнул. Если бы он тебя послушался, я бы успел его пополам перекусить…
– Но это же смерть! Ты что, жить не хочешь, болван?
– Надоело мне с тобой жить, признаться, – сказал Второй. – До серой зевоты надоело, до ненависти, и если никак иначе нам друг от друга не избавиться, пусть уж лучше так… Будем подводить итоги?
– Никаких итогов! Я вам покажу итоги! – Первый орал, как припозднившийся пьянчуга на улице в третьем часу ночи. – Эй, шантрапа, сюда!
В зал вбежали лешие и опасливо остановились в отдалении.
– Убрать отсюда этого паршивца! – ревел Первый. – Немедленно починить его тачку, сунуть за руль – и пусть гонит без передышки в свой Крутоярск!
– Не поеду, – сказал Гаранин.
– Нет, вы посмотрите на этого наглого щенка – уходит цел-невредим и еще смеет ерепениться! Убирайся, пока цел, пока я не передумал, вали в свой Крутоярск и живи по вашим законам, если не подходят мои!
«Вот оно что, – подумал Гаранин. – Притворная ярость, хитрая ловушка, и кто знает, что еще у него в запасе, кроме растаявшего чародейного зеркала? Что он еще приготовил, чтобы всеми правдами и неправдами да урвать кусок твоей души и еще тысячу лет копить в душном подвале злобу на человечество?»