– Нет, – возразил он. – Это не камни.
Сюзанна, приподняв брови, снова заулыбалась. Теперь, когда она поняла, что стрелок – по крайней мере, пока– не вспылит, как бывало порой, когда она выказывала нерасторопность или непокорность, в ее глаза вернулся глумливый блеск солнца на стали, ассоциировавшийся у Роланда с Деттой Уокер.
– Неужто нет? – Она все еще беззлобно поддразнивала его, но стрелок подумал, что, если позволить, это добродушное подтрунивание превратится в злую издевку. Сюзанна была напряжена, взвинчена и наполовину выпустила когти из мягких лап.
– Нет,– повторил он, отвечая насмешкой на насмешку. Теперь и его губы вновь начинали складываться в улыбку, но в улыбке этой не было ни мягкости, ни веселья. – Сюзанна, ты помнишь кобелей беложопых?
Ее улыбка начала блекнуть.
– Кобелей беложопыхиз Оксфорд-Тауна?
Улыбка исчезла.
– Ты помнишь, что эти кобели беложопыесделали с тобой и с твоими друзьями?
– Это была не я,– сказала Сюзанна. – Это была другая женщина. – Ее глаза потускнели, в них появилось угрюмое выражение. Роланд терпеть не мог, когда она так смотрела, что, впрочем, вовсе не мешало ему чувствовать одобрение: это был надлежащийвзгляд; взгляд, говоривший о том, что растопка горит хорошо и скоро огонь перекинется на поленья.
– Нет. Ты. Нравится тебе это или нет, это была Одетта Сюзанна Холмс, дочь Алисы Уокер Холмс. Не теперешняяты – ты прежняя.Помнишь пожарные шланги, Сюзанна? А золотые зубы помнишь – ты увидела их, когда тебя и твоих друзей с хохотом поливали из брандспойтов в Оксфорде – помнишь, как сверкали эти зубы?
За множество долгих ночей у маленького костра она рассказала им с Эдди и об этом, и о многом другом. Стрелок понимал не все, но слушал внимательно. И запоминал. В конце концов, боль – орудие. Иногда самое лучшее орудие.
– Какая муха тебя укусила, Роланд? Зачем тебе нужно, чтобы я вспоминала всякую мерзость?
Теперь угрюмые глаза блестели угрожающе; они напомнили ему глаза Аллена, какими те делались, когда добряка Аллена наконец удавалось вывести из себя.
– Эти камни – люди, – негромко проговорил Роланд. – Те люди, что заперли тебя в камере, предоставив тебе обмараться. Люди с дубинками и собаками. Люди, которые обзывали тебя черномазой п..дой.
Он наставил на валун палец и повел его слева направо:
– Вот тот, который ущипнул тебя за грудь и захохотал. Вот тот, который сказал, что предпочитает проверить, не запихала ли ты что-нибудь себе в задницу. Вот тот, что обозвал тебя шимпанзе в пятисотдолларовом платье. Вот тот, который все водил и водил дубинкой по спицам колес твоего кресла, покуда тебе не начало казаться, что этот звук сведет тебя с ума. Вот тот, который обозвал твоего друга Леона красным пидором.А вот этот, последний, Сюзанна, – это Джек Морт. Вот они. Эти камни. Эти люди.
Дыхание Сюзанны участилось, грудь под патронной лентой с тяжелым грузом пуль поднималась и опускалась быстрыми короткими толчками. На Роланда она уже не смотрела; ее взгляд был устремлен на пестревшие крапинками слюды обломки камня. Позади, в некотором отдалении, с треском повалилось дерево. К нестройному вороньему хору в небе добавились новые голоса. С головой уйдя в игру, которая перестала быть игрой, ни стрелок, ни женщина этого не заметили.
– Да ну? – выдохнула Сюзанна. – Вон как?
– Да, так. Ну – скажи же свой урок, Сюзанна Дийн, и скажи без ошибки.
Теперь слова падали с ее губ кусочками льда. Правая рука на подлокотнике инвалидного кресла едва заметно дрожала, как мотор, работающий вхолостую.
– Не рукой целюсь; та, что целится рукою, забыла лик своего отца.
Оком целюсь.
– Хорошо.
– Не рукой стреляю; та, что стреляет рукою, забыла лик своего отца.
Разумом стреляю.
– Так было испокон веку, Сюзанна Дийн.
– Не из револьвера убиваю; та, что убивает из револьвера, забыла лик своего отца.
Сердцем убиваю.
– ТАК УБЕЙЖЕ, ВО ИМЯ ОТЦА СВОЕГО! – крикнул Роланд. – УБЕЙ ИХ ВСЕХ!
Рука Сюзанны расплывчатым пятном мелькнула между подлокотником кресла и рукояткой шестизарядного револьвера Роланда. Секунда – и револьвер был выхвачен; левая рука молодой женщины пошла вниз, взводя курок неуловимо быстрыми движениями, мягкими и бархатисто-легкими, как взмахи трепещущего крылышка колибри. Над долиной глухо прогрохотали шесть выстрелов, и пять из шести каменных обломков, выставленных на валуне, в мгновение ока перестали существовать.
Секунду-другую, покуда перекатывалось затихающее эхо, ни Роланд, ни Сюзанна не заговаривали и словно бы даже не дышали. Безмолвствовало (по крайней мере, пока) и воронье. Стрелок нарушил молчание двумя невыразительными, но странно категоричными словами:
– Весьма похвально.
Сюзанна посмотрела на револьвер в своей руке так, точно видела его впервые. От дула поднималась тонкая струйка дыма – абсолютно прямая в безветренной тиши. Молодая женщина медленно вернула револьвер в кобуру под грудью.
– Похвально, но не идеально, – наконец сказала она. – Один раз я промазала.
– Разве? – Роланд подошел к валуну и взял в руки уцелевший обломок камня. Мельком взглянул на него и перебросил Сюзанне.
Она поймала камень левой рукой; правая, с одобрением заметил Роланд, оставалась подле убранного в кобуру револьвера. Сюзанна стреляла лучше и свободнее Эдди, но именно этот урок усвоила не так быстро, как он. Будь она с ними во время перестрелки в ночном клубе у Балазара, возможно, это произошло бы быстрее. Роланд видел: теперь она наконец учится и этому. Сюзанна посмотрела на камень и в верхнем углу увидела отметину – выбоинку глубиной от силы в одну шестнадцатую дюйма.
– Ты его только зацепила, – сказал Роланд, возвращаясь, – но в стрельбе подчас царапина – это все, что требуется. Если зацепишь кого-нибудь, собьешь ему прицел… – Он умолк. – Почему ты так на меня смотришь?
– Ты что же, не понимаешь? В самом деле не понимаешь!
– Нет. Твои мысли часто закрыты для меня, Сюзанна.
В его голосе не было ни капли ершистости, и Сюзанна раздраженно тряхнула головой. Быстрый, изобилующий поворотами и пируэтами танец, в котором кружилось ее "я", порой нервировал Роланда; на Сюзанну такое же действие неизменно оказывала кажущаяся неспособность стрелка говорить о чем-либо помимо того, что непосредственно занимало его мысли. Роланд был самым большим буквалистом,с каким ей доводилось сталкиваться.
– Ладно, – сказала она, – я объяснютебе, почему я так на тебя смотрю, Роланд. Потому что ты сделал подлость, вот почему. Ты сказал, что не поднимешь на меня руку, не сможешьподнять на меня руку, пусть даже я вконец распоясаюсь… но ты либо соврал, либо глуп как пень, а я знаю,что ты вовсе не дурак. Бьют не всегда рукой, как может засвидетельствовать любая женщина и любой мужчина моей расы. Там, откуда я родом, есть короткая поговорка: слово не обух…