— Я не пойму что-то… Что, не понравилось что ли? Сейчас пойдём и улучшим.
Её эта его скороспелая идея не просто не нравилась, а пугала. Снова оказаться в его объятиях… Она уже такого натворила, что не дай Бог… Ответ последовал, хоть и с запозданием, но короткий и выразительный.
— Гад!
— Лен, ну ты хватит западать так, не малолетка, соблазнённая. Я предложил, ты не отказалась. Ещё как не отказалась. Я до сих пор на грешную землю упасть не могу. Что теперь-то локти кусать и волосы на себе рвать. Маменька не заругается чай или ты Даньки боишься?
"Издевается поросячий хвостик. Ещё и Даньку приплёл".
— Пошёл вон, дурак.
— Ну что за цирк, в самом деле. Слова же опять у тебя обидные. Так меня лет десять никто не обзывал. — Сдерживая смех, веселился он.
Но она, не слушая его, ныла про своё больное место:
— Господи, откуда ты на мою голову взялся…
Надоев целовать дверь, Никита грозно рявкнул:
— Выходи или я разобью эту чёртову дверь, и это обойдётся мне в копеечку. Тоже мне школьница соблазнённая нашлась. Курам на смех. — Говоря всё, что заплуталось на языке, он, потешаясь опять, чтоб ещё сильнее не обидеть, с большим трудом сдерживал смех и надеялся хоть гневом выманить её оттуда. Правильно полагая, что должна она завестись и пожелать прибить его, а для этого ей потребуется выйти. Идея закачаешься должна сработать.
"Куда уж обиды больше-то, её просто не осилить её организму". Лена, растерев слёзы по лицу, подумала: "Хоть как пыли, а всё же выходить придётся из этого бункера". Утопив возмущение в воде, она попросила:
— Принеси халат.
Ни готовый к быстрой капитуляции Никита уточнил:
— Я не понял, что тебе подать?
Лена, решив, что притворяется, взбунтовалась. Правда бунт был почти вежливым.
— Халат. Глухой? По буквам, что ли ещё рассказать.
Надо же сработало. Ай да я!
— Зачем. Всё ж и так понятно. Минуточку.
Вежливости у неё надолго не хватило.
— Пошёл ты к чёртовой матери, — сорвалась Лена на ругань. — Я костьми лягу, а от тебя откачаюсь.
Никита коротко хохотнул:
— Надо пожаловаться твоему издателю за далёкий от литературы язык.
— Зато близкий к реализму. Принеси халат, хватит выпендриваться и повесь на ручку двери.
— Ладно, будет тебе халат. — Сымитировав уход и приход, он тут же выхватил её из щели, в какую она, протянув руку, принялась шарить, в поисках одежды.
— Фу — у! Сколько усилий и нервных клеток потрачено из-за книжного абажура. — Цепко поймав за локоть, он потянул её к себе. — Всё оказалось не так уж и страшно, да?
— Убери руку, затрахал…,- забилась она. — Дождёшься, убью… Можешь не сомневаться.
Он беззаботно хохотал:
— Сомневаюсь… ты так любила…
Изловчившись, она въехала ему в плечо кулаком.
— Какой же ты…
Он сгрёб её в охапку, притиснул, чтоб не дёргалась к себе и держал пока не успокоилась. Обжигая поцелуем висок, предупредил:
— Да ладно тебе скромничать-то, у меня ещё такой бабы не было… — Лена сделала попытку повторить трюк с ударом, но он перекрыл ей путь, зажав обе руки. — Руками не маши, а то мне губы разобьёшь или фингал поставишь.
Она со злым ехидством заметила:
— Надо же, как ты к себе нежно относишься.
— А ты как думала. У нас внимательно относятся к внешности кадров, как что не так — на дверь.
Она, не оценив его откровенность, затрясла на все силёнки за плечи:
— Как — как? Никак. Пусти.
— Сейчас, на кровати и отпущу.
— Я с ума сойду… Ты пожалеешь. Взбешусь…
— Кто против то, только давай завтра. Сегодня ты вырубила меня под завязку. И по правде, я уже не боец.
— Ну, и гад же ты! Ох и говнюк! Тебе не надоело паясничать?
Её не просто злила, а бесила та ловкость, с которой он уходит от объяснений в плоскость расслабленности перемешанной с вульгарщиной. Но его не пронять. Он посмеиваясь заявляет:
— Это мой стиль. Лучше жить с улыбкой, чем с кислотой на лице. Это не спасёт. Лен, да ладно тебе, в самом-то деле. Ну случилось и случилось. Хорошо же было. Мне так очень понравилось и тебе по тому как вела и была инициатором многочисленных повторов — надо полагать тоже. Надо проще жить. Или что, я так плох?
Она мыкнув, от возмущения закатила глаза: "О, Боже!"
Он осторожно уложил её в подушки. Её густые волосы разбросанными метёлками душистых трав разметались по атласным наволочкам. Но Лена не знала, как выглядит соблазнительно прекрасно. Она страдала от своего морального падения. Для неё это было серьёзно. Слова Никиты жгли уши и казались насмешкой. "Боже мой, как стыдно!" Лена крепче прикрыла полыхающие ужасом глаза. Но надо выкручиваться, а значит полностью валить вину на него. Не очень справедливо, но как же быть?… И делано вздохнув, она выдавила из себя:
— О чём я вообще-то говорю. Ясно же, как божий день, не способны мужские мозги нормально функционировать там, где в полную силу стараются половые органы.
Словесная дуэль. Он ухмыльнулся, но не готовый к такому повороту ничем оригинальным отличиться не мог, поэтому пробурчал:
— Ручаюсь, сочинила на ходу. Век бы не подумал…
— Это тебе любой медик подтвердит, — поспешила она с оправдательной речью. — Послушай, Никита, я никуда отсюда не уйду. Ничего здесь не трону. Только не оставайся больше здесь ночевать.
Он, гася удивление, поморгал и ехидно заметил:
— Это тебя половой вопрос в такой плоскости волнует?! Ты что на полном серьёзе считаешь, что сексом можно заниматься только ночью. Ай — я - яй, какое упущение! Придётся ликвидировать тот прокол и излечить тебя от такого заблуждения.
Она обречённо попросила:
— Умоляю!
— Значит, всё-таки не угодил и придётся сейчас повторить и всё исправить, — ласково коснулся он губами её шеи. Его глаза, вопреки словам, источали невероятную нежность. Ноздри раздувал жар.
Отведя глаза, она взмолилась:
— Никита!?
Он навис над ней. Поднял подбородок. Теперь она вынуждена была смотреть на него. Как это было непросто и даже опасно для неё. Его виновато просящие глаза втягивали её в себя и, обволакивая воздушной паутиной, держали. Она с большим трудом проглотила застрявшего в раскалённом горле ежа. Он коснулся её вздрагивающий в огне губ и прошептал:
— Ты много от меня хочешь, я привык жить одним днём и дальше утра не загадывать. Мы рядом. Нам хорошо сейчас. Иди ко мне.
Лена, стряхивая плен его чар, качнула головой.