— Ты, орёл, жену благодари. Она тебя спасла. Обещал молчать да вот… Стар я стал. А ты должен знать какой бриллиант рядом с тобой.
Рутковский покачнулся. Вот оно что! Сколько же тайн у Люлю?
Каждый месяц без вливания лекарств не обходился. Несмотря на то, что он изо всех сил крепился, Юлия чувствовала приближение конца и молила Бога, продлить ему денёчки, а ей радость. Он тоже догадывался об этом. Стараясь, не пугая семью, торопливо и много работать. Пытаясь, как можно больше успеть сделать, писал и днём и ночью, встречался с людьми, ездил по встречам, отвечал на письма… Где брал силы… Понимая, что в санатории его всё-таки подкачивают и он с новыми силами и надеждами включается в работу, Рутковский покорялся. Правда, Юлии приходилось везде его сопровождать. В последние годы он как никогда, боялся одиночества. В один такой день, провожая навестившего его адъютанта до машины, он вернулся в палату возбуждённый. Оказывается, встретил Жукова. Его привезли в санаторий после больницы. Тот был на кресле-каталке, которое катила его последняя жена. Они смотрелись, как внучка с дряхлым дедом. Вид его поразил Рутковского. Перед ним был не бравый и не сгибаемый маршал Жуков, а больной несчастный и дряхлый старик. Костя, преодолев изумление, бросился к нему, обнял, расцеловались. Жуков плакал. Выпрямившись и встретившись с глазами его молодой жены, Костя взял его руку и постарался, как мог успокоить. Эта картина потрясла его. Но вернувшись в палату, расстроенный, сокрушаясь, он долго рассказывал Юлии. Она смотрела на его растерянное возбуждение и ей хотелось сказать ему: "Да Костя мы уже старики. И держаться бы вам за землю и семью надо покрепче, а не приключения искать. Вот и ты б так с "воробушком" смотрелся, пышущая здоровьем молодая женщина, которой самое время бегать по встречам и магазинам и дряхлый старик".
Ряды ветеранов рядели. Каждый год кто-то уходил догонять свой батальон, пополнять полк или к бойцам своего фронта. В тот же год умер Малиновский. Это был для Костика тоже удар. Уходили мужики, которых он знал крепкими и сильными, которые прошли с ним войну плечом к плечу. Переживал…
Следующий год для неё был самым тяжёлым. Таким тяжёлым, что просто жуть. В его годы нельзя было рисковать здоровьем. А он к врачу выбирался, только если испугался не на шутку. Она знала, что мужика надо сильно настращать, чтоб он запереживался о собственном здоровье. Но Костя и тут пытался гнуть своё. А они уже практически не вылезали из госпиталя. Сказывался возраст, общая усталость- последствия нервного напряжения и война. Часто болел и начал резко терять вес и сильно изменился. У людей знавших Рутковского, его вид вызывал испуг. Люди смущались и чтоб скрыть это отвешивали ему комплименты. Все как под копирку вели себя одинаково. Умный человек, он понимал, конечно же, что дела его не важнецкие. Но на обследование его затащить было не возможно. Юлия была вне себя от беспокойства. А он распоясался вовсе. Причём не успеют его поставить на ноги, как тут же пытается удрать. Объясняя это тем, что в больничный климат ему кажется вредным и что он подхватил ещё больше болезней с коими пришёл. Мол, палаты больничные он страх как ненавидит. Коридоры навевают тоску. И хотя благодарен медперсоналу и врачам, пока не окажется дома, человеком себя не чувствует. Уломать его решительно никому не удавалось. Бежал как мальчишка. Прятался в машину и не вылезал. Юлии приходилось расхлёбывать. Это было то ещё зрелище! Медики ворчали но мирились с его уходами. Юлия каждый раз на прощание бормотала:
— Вы были не вероятно добры и терпеливы к нам. Спасибо большое.
Доктор жал руку и натянуто улыбаясь каждый раз ответствовал тоже одно и тоже:
— На здоровье!
Но в июле прихватило так, что врачи развели руками. Нельзя нарушать режим. Но он опять не послушал, встал, потерял сознание и упал. Больше уже не поднялся. Юлию ждал тяжёлый удар. Приговор медицины уничтожил её — рак. Ада была потрясена не меньше.
— Мама, что это? — твердила она. — Что ты знаешь? Что они тебе ещё сказали?
— Ничего не сказали. Ничего. Я знаю не больше тебя. Но надо бороться, что-то делать… — стиснула Юлия кулаки.
— Как, если всему миру эта болячка не под силу…,- уткнувшись в плечо Юлии плакала Ада. — Как мы будем жить без него, как?
— Не представляю.
Резко отбежав от матери она взмолилась:
— Чем мы можем ему помочь?
Юлия шагнула к ней.
— Быть рядом.
Ведомая безумным порывом Ада вновь бросилась к матери.
— Ты сама-то как себя чувствуешь?
Она обессилено помотала головой и погладила дочь, как маленькую по голове.
— Никак… Как я могу себя чувствовать, если Костик умирает. Моя душа, сердце, уйдут с ним.
— Но его душа и сердце останутся с тобой… — возразила Ада.
На что Юлия проскрежетала зубами:
— Мне легче было бы лечь с ним рядом… — И поймав испуганный взгляд дочери добавила:- Только вопреки всему я попробую бороться за него.
Перенапряжение дало знать и её накрыл гипертонический кризис. Госпитализировали. С Рутковским осталась Ада. Он волновался и каждый день спрашивал дочь: "Как мама?" "Всё хорошо, идёт на поправку", — уверяла Ада, отводя глаза. Отец не любил вранья, но в этот момент терпел. Юлия торопила врачей и рвалась к нему. Те только качали головой. Безумие. "Называйте как хотите, только быстрее поднимите меня", — просила она.
Юлии до последней минуты казалось, что она его вытащит, осилит борьбу со Смертью и выиграет. Она смешала всё в один замес: бабок — знахарок, экстрасенсов, сибирские травники… Ничего не помогло. Для неё это было страшным разочарованием. Она молила бога о пощаде, безумно жаждала вырвать его из цепких лап беды. Цеплялась за любую крошечную надежду. Только усилия и надежда разбивалась о стену обречённости. Ему становилось всё хуже и хуже. Страшная неизлечимая болезнь забирала его силы на глазах. От тревог у неё постоянно раскалывалась голова. А он уже не лелеял надежду подняться. Терял её страшно, но стойко. Смотреть на него было тяжело. У Юлии отказывали ноги, при виде его такого. Выглядел очень, очень больным: исхудавший, весь обложен трубочками и аппаратурой, плохо дышал. Рядом с кроватью стоял баллон с кислородом, от которого тянулись трубочки. Кислородная подушка всегда рядом. Но учитывая, что слабость поразила только тело, а ум был ясен и жаждал работы, он бодрился и не в силах выносить вынужденное безделье пытался писать лёжа. Юлия не противилась. "Чего уж теперь-то". Пока есть неукротимое желание работать, человек живёт. Сортируя на тумбочке написанные им листы спрашивала: — "Костя, а это куда? А вот это в какую папку положить?" Она и сама разбиралась, но предоставляла ему возможность быть хозяином положения. Ужасно видеть, как близкий человек страдает, и знать, что ты ничем не можешь ему помочь. Пусть физическую боль ещё как-то заглушали сильнодействующими препаратами, а что было делать с моральными? Он же знал, что уходит. Она не могла не смотреть ему в глаза. Не могла. Поэтому готовя себя каждый день несла в своём взгляде ему надежду. Наблюдая за врачами входившими к нему только с улыбкой и фразой: — Как вы себя чувствуете, Константин Константинович? — Юлия изо всех сил стараясь выглядеть не менее их бодро, улыбалась. Заметив не тронутую еду, врач хмурил брови и считая пульс, поругивал его: — Вам необходимо есть и поправляться, а вы капризничаете, саботажем, понимаете ли, занимаетесь.