На огромном экране Виктор Мэтьюр шел через оживленную улицу на фоне возвышавшегося позади него городского пейзажа.
— Взгляните на него, — сказал Конти. — Ничем не выдающийся парень, угодивший в серьезный переплет. Никого вам не напоминает?
Маршалл не ответил.
— Ну так как, доктор Маршалл? — продолжал Конти. — Поступите как положено, встанете на сторону полицейских, донесете на преступника? Или сглупите… упретесь?
Мэтьюр исчез с экрана, и камера взяла в кадр другого мужчину, прятавшегося в темном переулке, — бледного, худого, в черном костюме и рубашке с белым галстуком, со странно пустым взглядом. Томми Удо. Выйдя из укрытия, он осторожно огляделся по сторонам и скрылся в дверях.
— Мне всегда нравился Ричард Уидмарк в этой роли, — сказал Конти. — Великолепно играет психопата. Его манеры, его нервный лающий смех… он просто гений.
Убийца тайком поднимался по узкой лестнице.
— Я надеялся дать вам роль Мэтьюра, — продолжал Конти. — Но теперь уже сомневаюсь в этом. Вы начинаете все больше смахивать на Уидмарка.
Убийца вошел в квартиру и оказался лицом к лицу с перепуганной старухой в инвалидной коляске.
— Это мать Ника Бьянко, — объяснил Конти.
Камера бесстрастно наблюдала, как женщину допрашивают и трясут за плечи. Улыбаясь странной кривой улыбкой, Уидмарк ухватился за ручки коляски и покатил ее из убогой квартиры на лестничную площадку.
— Смотрите, — сказал Конти. — Нетленное творение киноискусства.
Продолжая улыбаться, словно сама бледная смерть в черном костюме, Уидмарк поставил коляску над лестницей. Последовала короткая пауза.
Затем он резко толкнул коляску, и та вместе с сидевшей в ней женщиной, кувыркаясь, полетела вниз, навстречу гибели.
Конти остановил кадр, изображавший искаженное лицо Уидмарка.
— Телекомпания вызывает меня на связь через шесть часов. Я даю вам четыре, чтобы вы сделали свой выбор.
Маршалл молча встал.
— И помните, доктор Маршалл: в любом случае я резервирую для вас роль.
Еще недавно в офицерской столовой царили гомон и зубоскальство, более свойственные студенческому междусобойчику, чем чинной трапезе занятых делом людей. Но этим утром просторное помещение походило скорее на морг. Люди сидели по двое и по трое, вяло ковыряясь в тарелках с завтраком и почти не разговаривая. Все хмуро и недоверчиво поглядывали друг на друга, словно виновник пропажи кота был где-то рядом. Стоя в дверях, Маршалл подумал, что эти подозрения не лишены оснований — преступник сейчас и впрямь вполне мог находиться в столовой.
Взгляд его остановился на дальнем столе, где в одиночестве сидел, читая книгу, светловолосый худощавый человек с аккуратно подстриженной бородкой. Логан, профессор-историк.
Взяв себе ломоть пшеничного хлеба и чашку чая, Маршалл, сам не зная почему, сел напротив Логана.
— Доброе утро, — сказал он.
Логан отложил книгу — «Толкования» Вальтера Беньямина — и поднял взгляд.
— Это еще не очень-то ясно.
— Воистину так.
Маршалл сорвал обертку с коробочки и намазал мармелад на ломоть.
— Думаю, им куда хуже, чем нам, — заметил Логан, кивнув на соседний стол.
Там сидели двое операторов, Фортнем и Туссен, тупо гоняя по тарелкам кусочки омлета. Большую часть съемочной группы отправили обшаривать базу и ее окрестности в поисках пропавшего зверя.
— Верно. Во всяком случае, меня происшедшее не лишило работы. — Маршалл постарался придать голосу максимальную беззаботность. — А как с вами?
Логан помешал кофе.
— Меня это вообще не касается.
— Рад слышать. Вы ведь профессор, да? Средневековой истории?
Движение ложечки в чашке замедлилось.
— Да, верно.
— Весьма увлекательное занятие. Собственно, я в последнее время штудирую историю контрреформации.
Это было правдой лишь наполовину — Маршалл действительно читал на ночь книгу о контрреформации, но лишь в отчаянной надежде, что невероятно сухое изложение материала поможет ему заснуть.
Логан поднял брови. Казалось бы ничего не выражающий взгляд его голубых глаз на деле был острым и проницательным.
— Я только что дочитал главу о Тридентском соборе. Удивительно, какое влияние он оказал на католическую литургию.
Логан кивнул.
— И с тех пор как его созвали в четвертый раз в… кажется, в тысяча пятьсот семьдесят втором году, столь влиятельных соборов более не случалось.
Логан отложил ложечку, отхлебнул кофе и поморщился.
— Отвратительный кофе.
— Переходите на чай, как я.
— Возможно, я так и сделаю. — Логан поставил чашку. — Тридентских соборов было три, а не четыре.
Маршалл не ответил.
— И последний состоялся в тысяча пятьсот шестьдесят третьем году, а не в семьдесят втором.
Маршалл покачал головой.
— Наверное, я слишком устал и что-то напутал.
Логан слегка улыбнулся.
— Мне кажется, вы ничего не напутали.
После короткого замешательства Маршалл грустно рассмеялся.
— Вы правы. Извините. Действительно глупо с моей стороны.
— Вряд ли мне стоит вас в чем-то винить. Я появляюсь неизвестно откуда и непонятно зачем — и сразу же после моего прибытия тут чуть ли не разверзается ад.
— Даже при всем при этом у меня не было никакого права играть с вами в подобные игры. — Маршалл поколебался. — Отнюдь не в оправдание, но я только что вернулся с весьма неприятной встречи с Конти.
— С режиссером? Они вместе с тем питбулем из телекомпании, Вольфом, устроили мне вчера настоящий допрос. Никогда еще не встречал таких отъявленных параноиков.
— Угу. И что самое худшее, это заразно. Я только что схватил хорошую дозу.
Слова Конти до сих пор звучали у него в ушах; в частности, кое-что из сказанного им о Салли выглядело куда убедительнее, чем хотелось бы. Маршалл посмотрел на часы — до принятия решения оставалось три с половиной часа.
Он откусил кусочек тоста.
— Так что вы здесь делаете, если не секрет?
Логан отставил чашку.
— Доктор порекомендовал. Климат, знаете ли.
Маршалл покачал головой.
— Иного ответа я и не заслужил.
За столом снова наступила тишина, но на сей раз уже не столь неуютная. Маршалл доел тост, чувствуя, как исчезает его недоверие к чужаку. Конечно, никаких причин к тому не было, да и профессор почти наверняка не являлся только лишь тем, за кого себя выдавал. Однако спокойное достоинство, с каким он держался, не оставляло места для подозрений.