В наступившей тишине в ушах у него загудело все громче и громче; он прислонился к холодному камню, пытаясь приподняться, но сил уже не осталось, и он потерял сознание.

Возник свет и голос, и Хэтч вернулся издалека. Он потянулся к свету, опираясь на влажный камень, но рука соскользнула, и он упал, разбросав в стороны кости Джонни. Он втянул в себя воздух — свежий воздух, пропитанный ароматом моря. Похоже, он вывалился в более широкий туннель, когда плита, раздавившая его брата, встала на прежнее место.

Хэтч попытался заговорить, но из горла вырвался лишь хрип. Он посмотрел на свет, стараясь сфокусировать взгляд, и с трудом поднялся на колени. На него смотрел преподобный Клей, нос которого был покрыт засохшей кровью. В руке священник сжимал фонарь.

— Вы! — разочарованно произнес Клей.

На шее пастора висел большой тонкий крест из блестящего металла, один из концов которого был покрыт грязью.

Хэтч пошатнулся, продолжая жадно вдыхать изумительно свежий воздух. Силы постепенно возвращались к нему, но он еще не мог говорить.

Клей спрятал крест под одежду и подошел ближе, остановившись перед низким дверным проемом — много лет назад перед ним стоял сам Хэтч.

— Я укрылся от непогоды в начале туннеля и услышал ваши крики, — сказал священник. — С третьей попытки мне удалось сдвинуть рычаг, и задняя стена туннеля отошла в сторону, открыв эту дыру. Что это такое? И что вы здесь делаете? — Он присмотрелся повнимательнее, осветив замкнутое пространство фонариком. — И что это за кости, которые вылетели наружу вместе с вами?

Хэтч протянул руку. После коротких колебаний Клей помог ему подняться на ноги.

— Благодарю вас, — прохрипел Хэтч. — Вы спасли мне жизнь.

Клей раздраженно отмахнулся от него.

— Это туннель, где погиб мой брат. Вы видите его кости.

Глаза Клея широко раскрылись.

— Мне очень жаль, — быстро проговорил он, отводя в сторону фонарь.

— Вы видели еще кого-нибудь на острове? — нетерпеливо спросил Хэтч. — Молодую женщину в дождевике? С темными волосами?

Клей покачал головой.

Хэтч закрыл глаза и глубоко вздохнул. Потом показал на открывшийся туннель.

— Этот туннель ведет к Водяной Бездне. Капитан Нейдельман находится среди сокровищ. Мы должны его остановить.

Клей нахмурился.

— Почему?

— Он собирается открыть ящик, где лежит меч святого Михаила.

Священник с подозрением посмотрел на него. А Хэтч зашелся в мучительном приступе кашля. Наконец он смог продолжать:

— Я узнал, что меч смертельно опасен. Он радиоактивен.

Клей скрестил руки на груди.

— Он может убить всех находящихся на острове, возможно, даже половину населения Стормхейвена.

Священник продолжал молча смотреть на Хэтча.

— Послушайте, — сглотнув, сказал Хэтч. — Вы были правы. Нам не следовало начинать раскопки. Но сейчас уже слишком поздно. Я не в силах остановить это в одиночку.

Неожиданно лицо священника преобразилось, но Хэтч сначала не понял, что это может означать. Потом сформулировал для себя: оно наполняется внутренним светом.

— Кажется, я начинаю понимать, — пробормотал Клей.

— Нейдельман послал человека, который должен был меня убить, — сказал Хэтч. — Он спятил.

— Да, — с жаром заговорил Клей. — Да, конечно, так оно и есть.

— Нам лишь остается надеяться, что мы еще не опоздали. — Хэтч осторожно обошел кости. — Покойся с миром, Джонни, — едва слышно проговорил он.

И быстро зашагал по узкому, уходящему вниз туннелю, а Вуди Клей поспешно последовал за ним.

ГЛАВА 57

Джерард Нейдельман неподвижно стоял на коленях перед саркофагом. Казалось, время остановилось. Железные цепи, окружавшие металлический ящик, были аккуратно разрезаны одна за другой. Когда огонь ацетиленовой горелки разрезал каждую следующую цепь, она падала вниз сквозь прорезь в металлическом полу. Теперь оставалась последняя цепь, проходившая через замок и покрытая толстым слоем ржавчины.

Замок был взрезан, печати сломаны. Меч в его распоряжении.

Однако Нейдельман медлил, положив пальцы на крышку. Все его чувства обострились. Он ощущал себя живым и удовлетворенным — ему и в голову не приходило, что эти чувства могут быть столь острыми. Вся его прошлая жизнь представлялась сейчас бесцветным ландшафтом; казалось, вся она прошла только для того, чтобы подготовить его к этому моменту.

Он сделал несколько медленных вдохов. Легкая дрожь — возможно, это трепетало его сердце — пронизала тело капитана. Наконец он медленно поднял крышку.

Внутренняя часть саркофага оставалась в тени, но внутри он увидел слабое сияние самоцветов. Из гроба исходил теплый аромат мирры.

Меч лежал на благоухающем бархате. Нейдельман протянул руку, его пальцы скользнули по золотому эфесу и легли на рукоять. Сам клинок был спрятан в великолепных золотых ножнах, инкрустированных самоцветами.

Он осторожно вытащил ножны и меч из саркофага. Бархат, на котором лежал меч, рассыпался в пурпурную пыль.

Он поднял меч — с удивлением отметив его тяжесть — и осторожно поднес к свету.

Ножны и рукоять из тяжелого золота были византийской работы восьмого или девятого века, исключительно редкого дизайна. Меч больше походил на рапиру. Чеканка и филигрань были удивительно тонкими; за долгие годы изучения Нейдельману ни разу не удавалось видеть такой прекрасной работы.

Он поднял ножны и развернул их так, чтобы они отразили свет, чувствуя, что сердце готово остановиться. Поверхность ножен была покрыта неограненными сапфирами потрясающей глубины, цвета и чистоты. Неужели в мире существуют такие богатые оттенки цвета?

Потом капитан обратил внимание на рукоять. Гарду и поперечину украшали четыре удивительных рубина, каждый никак не меньше, чем знаменитый «Де Лонга», который, насколько знал Нейдельман, считался самым безупречным из всех существующих самоцветов. Однако в головку эфеса был врезан огромный рубин, двойная звезда, превосходящий «Де Лонгу» размером, цветом и симметрией. Камня такого качества, решил Нейдельман, нет нигде на земле.

Кроме того, рукоять украшали сапфиры, блистающие настоящей радугой — черные, оранжевые, темно-синие, белые, зеленые, розовые и желтые, и каждый был идеальной двойной звездой. И вновь Нейдельман отметил, что ему еще никогда не доводилось видеть цвета такой необыкновенной чистоты. Даже в самых лихорадочных снах не представлял он себе подобных самоцветов. Каждый был уникален, каждый стоил бы на рынке огромных денег. Но все вместе, в сочетании с византийской работой — да ценность этого меча колоссальна, ни с чем не сопоставима. Подобных предметов попросту не существовало прежде — и никогда не будет существовать.