— После того как я начал здесь работать, мы довольно быстро подружились.
— Каким он был?
— Он из Коннектикута. Чувствуется, что он окончил частную школу, но мне он нравился, и под маской серьезности скрывалось своеобразное чувство юмора.
— А вы не заметили ничего необычного перед тем, что произошло в столовой? Может быть, он вел себя странно? Его характер не изменился?
Ученый пожал плечами.
— Всю последнюю неделю он казался озабоченным, словно ушел в себя. Когда к нему обращались, не отвечал. Я не думал об этом, ведь все мы пережили шок. Кроме того, здесь многие ведут себя странно. Вы не представляете себе, как велико напряжение. Все называют это состояние лихорадкой «Маунт-Дрэгон». Как усталость от одиночества и замкнутого пространства, только хуже.
Тис рассмеялся.
— Я это чувствую на собственной шкуре.
— После гибели Брэндон-Смит Брент сделал публичный выговор Эндрю. Мне кажется, он принял это очень близко к сердцу.
Следователь кивнул.
— «Если же правый глаз оскорбляет тебя», — пробормотал он. — Скоупс процитировал эти слова Вандервэгону во время разноса, который устроил в конференц-зале. И все же выколоть себе глаз… это слишком сильная реакция на любой стресс. Вот что сказал герцог Корнуэльский в «Короле Лире»: «Вон, гадостная слизь! Наружу хлынь! Ну где твой блеск?» [53]
Карсон промолчал.
— А вам что-нибудь известно о жизни и карьере Вандервэгона до его работы в «Джин-Дайн»? — спросил Тис.
— Он был прекрасным ученым с безупречной репутацией. Он здесь работал уже второй срок. Выпускник Чикагского университета. Но вы это и без меня знаете.
— Он говорил с вами о своих проблемах? Его что-то беспокоило?
— Нет. Если не считать обычных жалоб на полную изоляцию от остального мира. Он великолепный лыжник, но здесь на лыжах не покатаешься, и ему этого не хватало. Вандервэгон придерживался либеральных взглядов и часто спорил на политические темы с Харпером.
— У него была подруга?
Карсон немного подумал.
— Он упоминал одно имя. Люси, если я не ошибаюсь. Она живет в Вермонте. — Он удобно устроился в кресле. — Послушайте, куда его увезли? Вам удалось что-нибудь узнать?
— Ему делают всевозможные анализы. До сих пор мы почти ничего не знаем. Нам приходится нелегко, ведь отсюда нельзя позвонить по обычным линиям. Но некоторые вещи вызывают недоумение, и я попрошу вас никому об этом не рассказывать.
Карсон кивнул.
— Предварительные анализы показывают, что Вандервэгон страдал от странных заболеваний: его капилляры обрели избыточную проницаемость, резко поднялся уровень допамина и серотонина в мозгу.
— Избыточная проницаемость капилляров?
— Сосуды перестали сохранять герметичность. Каким-то образом небольшая часть его кровяных клеток распалась, выделив гемоглобин. Он начал проникать из капилляров в различные части тела. Чистый гемоглобин, как вы, вероятно, знаете, опасен для тканей человека.
— Это и привело Вандервэгона к кризису?
— Сейчас еще слишком рано делать выводы, — ответил следователь. — Но увеличение уровня допамина имеет существенное значение. Что вам известно о допамине и серотонине?
— Не слишком много. Это нейромедиаторы.
— Верно. При нормальном уровне их содержания никаких проблем не возникает. Но избыток может оказывать серьезное влияние на поведение человека. У параноидных шизофреников повышен уровень допамина. Механизм действия ЛСД основан на временном увеличении того же нейромедиатора.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Карсон. — Повышение содержание нейромедиаторов в мозгу Эндрю вызвано тем, что он безумен?
— Возможно, — ответил Тис. — Или наоборот. Нет ни малейшего смысла об этом рассуждать, пока мы не узнаем больше. Давайте вернемся к главной цели моего приезда сюда и поговорим о штамме Х-гриппа, над которым вы работаете. Может быть, вы сумеете мне объяснить, каким образом, пытаясь нейтрализовать вирус, вы сделали его смертельно опасным.
— Господи, если бы я мог ответить на ваш вопрос… — Ученый немного помолчал. — Мы до сих пор плохо понимаем, как Х-грипп делает свою грязную работу. Когда мы создаем новые комбинации генов, никто не знает, что может произойти. Наборы генов взаимодействуют, подчиняясь невероятно сложным законам, а потому извлечение одного гена или введение нового часто приводит к непредсказуемым эффектам. В определенном смысле их действие напоминает исключительно сложную компьютерную программу, все тонкости которой никому не известны. Ты никогда не знаешь, к чему приведет введение новой информации или изменение кода. Возможно, ничего не произойдет. Или программа будет работать лучше. А может быть, вообще выйдет из строя.
Карсон вдруг осознал, что более откровенен со следователем из Управления профессиональной безопасности, чем это может понравиться Бренту Скоупсу. Но Тис был проницательным человеком; лицемерить не имело смысла.
— А почему вы не используете в качестве наполнителя для гена Х-гриппа менее опасный вирус? — спросил Тис.
— Это довольно трудно объяснить. Вы наверняка знаете, что тело человека состоит из двух видов клеток: соматических и зародышевых. Чтобы ген Х-гриппа приводил к полному исцелению — иными словами, чтобы его действие передавалось потомкам, — мы должны внедрить его ДНК в зародышевые клетки. Соматические клетки для этих целей не годятся. А вирус, несущий Х-грипп, обладает уникальной способностью оказывать воздействие на зародышевые клетки.
— А как насчет этики изменения этих клеток? Речь идет о появлении у человека новых генов. Это обсуждалось в «Маунт-Дрэгон»?
«Интересно, почему он завел разговор на эту тему?» — подумал Карсон.
— Послушайте, — сказал он, — мы вносим наименьшее изменение из всех возможных: внедряем ген, имеющий длину всего в несколько сотен базовых пар. И это приведет к тому, что у человека появится иммунитет против гриппа. Я не вижу здесь никаких нарушений морали.
— Но разве вы сами только что не говорили, что небольшое изменение даже одного гена может привести к непредсказуемым последствиям?
Ученый нетерпеливо кивнул.
— Конечно! Но именно для этих целей используется фазовое тестирование, которым я занимаюсь. Мы пытаемся предусмотреть все побочные эффекты. Генная терапия должна пройти полный набор дорогих тестов, которые обходятся «Джин-Дайн» в миллионы долларов.
— На живых людях?
— Естественно. Исследования начинаются «в пробирке» и с животных. На первом этапе участвуют всего несколько добровольцев. Второй этап продолжается значительно дольше. Эксперименты проводятся с группой, которую контролирует «Джин-Дайн». Все делается с огромной тщательностью. Вам это известно не хуже, чем мне.