Внизу кипела работа. Матросы закрепляли палубное оборудование, проверяли соединения, задраивали люки, занимались последними приготовлениями к выходу в море. Но его внимание было приковано к причудливой башне, торчавшей из танка. Она стала ниже, чем раньше, гораздо ниже. Она была окутана дымом и паром, которые, смешиваясь с туманом, создавали облака, медленно стелившиеся по палубе. Пока он смотрел, последовала новая серия взрывов. Метеорит немного опустился, корабль снова задрожал. Группы рабочих поспешили собрать свежие обломки перед сериями новых взрывов.
Теперь Ллойд окончательно понял, что Глинн имел в виду под контролируемой аварией башни. Они взрывали ее ряд за рядом. Пока он наблюдал, Ллойд осознал, что это был лучший способ, а может, и единственный, погрузить в танк такой тяжелый объект. У него захватило дух от блистательности и дерзости такого решения. При этой мысли его охватил новый приступ гнева. Ллойд закрыл глаза, отвернулся, глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться.
Глинн просил его не прилетать, Макферлейн просил о том же. Но он все равно прилетел. Поступил вопреки просьбам и предупреждениям, точно так же, как приник к метеориту, когда его откопали. Ллойд представил себе то, что случилось с Тиммером, и вздрогнул.
Вероятно, не следовало нестись сюда, угрожать и размахивать кулаками. Ллойд хорошо себя знал — обычно он не склонен действовать по первому побуждению. Это вышло спонтанно. Беда в том, что он принимает это дело слишком близко к сердцу, оно стало очень личным. Великий банкир Дж. Морган как-то сказал: «Если вы хотите что-то очень сильно, вы не сможете этого добиться». Ллойд всегда придерживался этой философии: никогда не боялся отказаться от сделки, какой бы прибыльной она ни была. Способность бросить карты даже при наличии четырех тузов была его самым ценным деловым качеством. Сейчас, первый раз в жизни, у него на руках такие карты, которые он не в состоянии бросить. Он должен играть до конца, сорвать куш или все потерять.
Ллойда раздирали несвойственные ему противоречия. Он пытался привести свой ум в порядок. Он говорил себе, что не сделал бы тридцати четырех миллиардов долларов, будь он безрассудным и вспыльчивым. Он всегда избегал пересматривать решения нанятых им профессионалов. В этот ужасный момент унижения, поражения и самобичевания он понял, что, отослав его с палубы и лишив связи с миром, Глинн действовал в его же интересах наилучшим образом. Но даже эта мысль послужила запалом для новой вспышки гнева. Лучшие интересы или нет, но этот человек был высокомерным и деспотичным. Холодная расчетливость Глинна, невозмутимость, захват лидерства бесили Ллойда. Он был унижен перед всеми, и никогда этого не простит. Когда все кончится, он с Глинном рассчитается во всех смыслах, включая деньги.
Но сначала нужно вывезти метеорит отсюда. И Глинн, по-видимому, единственный человек, который может это сделать.
«Ролвааг»
3 часа 40 минут
Как и остальные, Макферлейн наблюдал за медленным последовательным погружением метеорита в чрево «Ролваага».
— Капитан Бриттон, метеорит будет в танке через десять минут. Корабль будет ваш, и мы можем отплывать.
Слова Глинна нарушили долгую тишину на мостике.
Примерно минуту или две Бриттон стояла неподвижно, подобно статуе, глядя в иллюминатор, как она стояла с момента ухода Ллойда. Наконец она повернулась и посмотрела прямо на Глинна. После долгой паузы она обратилась ко второму помощнику:
— Скорость ветра?
— Тридцать узлов с юго-запада, порывами до сорока. Усиливается.
— Течения?
Обмен репликами продолжался. А Глинн наклонился к человеку у компьютерного терминала:
— Вызовите сюда Паппапа и Амиру, пожалуйста.
Послышалась очередная серия взрывов. Корабль накренился, заработали помпы, компенсируя крен.
— Приближается грозовой фронт, — проговорил Хоуэлл. — Мы теряем туман.
— Видимость? — спросила Бриттон.
— Приближается к пятистам ярдам.
— Позиция военного корабля?
— Не изменилась, двадцать две сотни ярдов, ноль-пять-один.
Порыв ветра яростно ударил по танкеру. Затем послышался сильный глухой удар, отличный от всего, что испытывал Макферлейн раньше, содрогание прошло, казалось, по самому хребту корабля.
— Корпус ударился о скалы, — сказала тихо Бриттон.
— Мы еще не можем отойти, — откликнулся Глинн. — Корпус выдержит такое?
— Некоторое время, — ответила Бриттон ровным голосом. — Возможно.
В дальнем конце мостика открылась дверь и вошла Рейчел. Ее яркие живые глаза сразу оценили обстановку. Она посмотрела вокруг и подошла к Макферлейну.
— Хорошо бы Гарса успел опустить эту штуку в танк до того, как мы получим пробоину, — сказала она тихонько.
Опять прозвучала серия взрывов, и метеорит опустился ниже. Теперь его основание было внутри корпуса корабля.
— Доктор Макферлейн, — сказал Глинн, не обернувшись. — Как только метеорит будет надежно закреплен в танке, он к вашим услугам. Я хочу, чтобы вы с Амирой наблюдали за ним круглые сутки. Дайте мне знать, если появятся изменения в характеристиках или в положении метеорита. Я не хочу больше никаких сюрпризов от этого камня.
— Идет.
— Лаборатория готова, над танком установлена платформа наблюдения. Если вам что-нибудь потребуется, дайте мне знать.
— Грозовой фронт в десяти милях, — вмешался второй помощник.
Наступила тишина.
— Ускорьте это, — сказала неожиданно Бриттон, обращаясь к Глинну.
— Не могу, — пробормотал он почти рассеянно.
— Видимость тысяча ярдов, — доложил второй помощник. — Скорость ветра доходит до сорока узлов.
Макферлейн сглотнул. Все двигалось вперед с такой предсказуемостью, с точностью часового механизма, что, убаюканный этим, он забыл об опасности. Он вспомнил вопрос Ллойда: «Так как вы собираетесь разобраться с эсминцем?» Действительно, как? Интересно, что делает Ллойд в своих темных апартаментах? Он подумал с удивительно легким сожалением о вероятной потере семисот пятидесяти тысяч долларов из-за своего ответа Ллойду. Для него это теперь значило так мало. Теперь, когда у него был камень.
Снова раздался треск взрывов, подорванные опоры, вращаясь и подскакивая, разлетались по главной палубе, рикошетировали от ограждения. Он услышал, как дополнительные опоры переходника падали в танк. Теперь по мостику иногда било гравием, снесенным все усиливающимся ветром с близкого обрыва. Пантеоньеро задувал всерьез.
Ожила рация Глинна.
— Еще два фута, и мы спрячемся, — докладывал Гарса.
— Оставайся на этом канале, я хочу, чтобы ты сообщал о каждом продвижении.
Паппап открыл дверь и вошел на мостик, зевая и протирая глаза.