— Ты продолжаешь заниматься живописью? — спросил Финстер.
— У меня больше нет на это времени. — Помолчав, она добавила: — И денег тоже.
— Я бы с удовольствием посмотрел твои работы; можно будет устроить выставку.
Элль рассмеялась.
— Все это уже в прошлом; уверяю, от моих былых способностей не осталось ни капли.
— Надо будет изменить такой порядок вещей. У меня в восточной части имения есть художественная студия. Надеюсь, тебе понравится жить там.
Элль не могла поверить своим ушам. Обосноваться в поместье — для нее это означало только одно: эта восхитительная ночь продлится на дни, недели… быть может, даже годы. От восторга у нее чуть сердце не выскочило из груди.
Поставив кии к столу, Финстер стиснул ее руки.
— А ты не хотела бы посмотреть мою коллекцию? Я показываю ее только истинным ценителям, способным понимать прекрасное.
— Сочту за честь.
Схватив подсвечник с пятью зажженными свечами, Финстер повел Элль по длинному коридору. Открыв массивную дверь, он без колебаний направился вниз по лестнице, поднимая свечи высоко над головой.
— Здесь так темно, — пробормотала Элль, надеясь, что дрожь в ее голосе останется незамеченной.
— Не отставай.
Удлиненные тени, поплясав на каменных стенах лестницы, быстро растворялись в темноте. Мерцающая лужица света от пяти свечей озаряла лишь небольшой пятачок прямо перед ногами. Спустившись вниз, Финстер провел молодую женщину к простой деревянной скамье. Смахнув какой-то старинный инструмент, он взял со скамьи длинную веревку и перекинул ее через спинку.
— Пожалуйста, присаживайся, — учтиво предложил Финстер.
Вручив Элль свечи, он скрылся в темноте. Молодая женщина судорожно вцепилась в тяжелый серебряный подсвечник, молясь о том, чтобы он не выскользнул из ее мокрых от пота рук. Сердце у нее снова заколотилось.
Вскоре Финстер вернулся. Прислонив к скамье восемь холстов, он наклонился к Элль и припал к ее губам. Она тотчас же покорилась ему, привлекая его к себе. Затем открыла глаза и ахнула.
Финстер смотрел ей прямо в лицо, и его глаза были такими пленительными, такими властными, такими… Было в них еще что-то, но прежде чем Элль успела разобрать, что именно, прежде чем ее лихорадочно мечущиеся мысли хоть чуточку успокоились, Финстер снова ее поцеловал. На этот раз безжалостно, страстно. Элль откликнулась на его страсть, чувствуя, как в ней вскипает кровь. И вдруг, без предупреждения Финстер оторвался от нее. От неожиданности она судорожно глотнула воздух.
Пока молодая женщина приходила в себя, дрожа от восторженного предвкушения, Финстер расставил картины, окружив ими Элль.
— А теперь я хочу услышать твое искреннее мнение.
Элль подняла свечи и посмотрела на полотна. Сперва ей показалось, что Финстер шутит. Определенно, произошла какая-то ошибка.
— Ты со мной играешь?
Подняв канделябр выше, молодая женщина обернулась к Финстеру и тотчас же в ужасе отпрянула. Со всех сторон ее окружали творения мрачного искусства, существование которого она даже не могла себе представить: с каждого холста кричали искаженные лица несчастных, раздавленных смертью. Картины были повсюду, но Финстера и след простыл.
— Август?
И вдруг Элль заметила, что свечи догорели, превратившись в огарки. Первый из маленьких огоньков, моргнул, погас у нее на глазах. Казалось, терзаемые муками души, сойдя с полотен, набросились на молодую женщину; сгущающийся мрак окутал ее ошеломленный рассудок.
Стремительно возвратились детские страхи — боязнь темноты, замкнутых помещений, чудовищ, которые скрываются под кроватью.
— Август! Пожалуйста, где ты? — проскулила Элль, поднимаясь со скамьи.
Подняв затухающие огоньки высоко над головой, она осторожно ступила туда, где, как ей казалось, должен был быть выход. Постепенно ее шаги стали чаще, и вдруг Элль, споткнувшись, упала. Свечи разлетелись по полу. Все, кроме одной, мгновенно погасли. Вцепившись в эту последнюю так, словно в ней было ее сердце, молодая женщина в отчаянии принялась нащупывать остальные. Отыскав два огарка, она зажгла их от горящей свечи и вставила в затейливые резные гнезда подсвечника.
Почему Финстер так поступил? Элль снова дрожащей рукой высоко подняла свечи, лихорадочно пытаясь сориентироваться. Она не могла поверить своим глазам. Повсюду, куда проникали дрожащие отсветы свечей, простирались произведения искусства. Все худшее, что заключено в человеке, ужас и боль, немыслимая жестокость. Кому могло прийти в голову собрать все это… и с какой целью?
Элль оставалась наедине со своими страхами. И вдруг до нее дошло, что именно она увидела в завораживающих глазах Финстера. Осознание нахлынуло неудержимой волной: где она находится, кто хозяин всего этого.
Это было уже слишком.
Рассудок Элль не выдержал.
Симон молча смотрел в иллюминатор. У него в голове крутились тяжелые мысли. Если они с Майклом будут работать вместе, им потребуется довериться, открыть друг другу душу. Симон заговорил, тихо и медленно, словно на исповеди:
— Моя мать была монахиней. Только об этом она и мечтала: посвятить всю свою жизнь служению Богу. Ей никогда не хотелось иметь мужа или семью. Сирота, она сама не знала отцовской и материнской любви; единственной любовью, с которой она когда-либо сталкивалась, была любовь к Богу. Она мыкалась по римским приютам, не зная привязанности, не видя смысла в жизни, до тех пор, пока не попала в приют Святого Кристофера. Этим приютом заведовала женщина, которая относилась к сиротам как к своим родным детям, помогая им найти себя. С годами мать все больше времени проводила, ухаживая за больными, неизменно ласковая и улыбающаяся. Ночами она читала все, что попадало ей под руку, но в основном посвященное Богу. Она научилась разбираться в его учениях так, словно Священное Писание предназначалось именно ей. И чем больше она читала, тем крепче становилась уверенность в том, куда должен привести ее жизненный путь; наконец сердце матери нашло себе пару. Когда ей исполнилось шестнадцать, она стала послушницей. Мать любила, и ее возлюбленным была церковь…
Так продолжалось четыре года, пока она не встретила моего отца — бухгалтера и атеиста. Отец верил только в числа. Роман получился очень скоротечным — по крайней мере, родители говорили, что поженились через полгода после того, как познакомились. Мама осталась в Ватикане, даже уйдя из монастыря. Она работала в архиве и подчинялась самому Папе. Заведовала историей церкви: хранила ее тайны. Мы жили в Ватикане, вели приятное, хотя и однообразное существование. Все крошечное государство принадлежало мне — мне и восьмистам другим. Детство мое было самым обыкновенным — у меня были друзья, я много играл в футбол.
Симон уставился в иллюминатор, словно над горизонтом одно за другим поднимались воспоминания. Решительно прогнав остатки чувств, он продолжал: