Вновь Роланд и Эдди переглянулись, и теперь ответил Роланд.
— Да, пожалуй, что да.
— Боже, — прошептал Джон, и от благоговейного трепета, отразившегося на его лице, оно, несмотря на множество морщинок, стало совсем детским. — Приходящие! И откуда же вы пришли, можете вы мне это сказать? — тут он посмотрел на Эдди, рассмеялся, как смеются люди, признавая, что над ними удачно пошутили. — Только не из Бруклина.
— Но я действительно из Бруклина, — ответил Эдди. Мог бы, правда добавить, что из Бруклина другого мира, о чем уже знал наверняка. В мире, откуда он пришел, детскую книжку, которая называлась «Чарли Чух-чух», написала женщина по имени Берил Эванз; в этом ее написала другая женщина, Клаудия-и-Инесс Бахман. Берил Эванз звучало нормально и понятно, Клаудиа-и-Инесс Бахман — фальшиво, как трехдолларовая купюра, однако Эдди все больше склонялся к мысли, что настоящий автор именно Бахман. А почему? Да потому что она жила в этом мире.
— Я действительно из Бруклина. Только… э… не совсем того.
Джон Каллем по-прежнему смотрел на них широко раскрытыми от изумления глазами ребенка.
— А как насчет других парней? Тех, что поджидали вас? Они тоже..?
— Нет, — качнул головой Роланд. — Они — нет. И больше на это времени нет, Джон. Во всяком случае, сейчас, — он осторожно поднялся, схватился за балку над головой, вылез из лодки, чуть скривившись от боли. Джон последовал за ним, потом Эдди. Уже с помощью обоих мужчин. Боль в правой голени немного утихла, но нога онемела и слушалась с неохотой.
— Сейчас идем к тебе, — распорядился Роланд. — Есть человек, которого нам нужно найти. Если боги будут милостивы, ты, возможно, сможешь нам в этом помочь.
«Он сможет помочь нам не только в этом», — подумал Эдди, выходя за ними в солнечный свет, скрипя зубами от боли, которая пронзала ногу при каждом шаге. В этот момент ему казалось, что он убил бы святого за десяток таблеток аспирина.
КУПЛЕТ:
Сommala — loaf — leaven!
They go to hell or up to heaven!
When the guns are shot and the fire’s hot,
You got to poke em in the oven.
ОТВЕТСТВИЕ:
Commala — come — seven!
Salt and yow for leaven!
Heat em up and knock em down
And poke em in the oven.
1
Зимой 1984-85 годов, когда пристрастие Эдди к героину незаметно пересекло границу между Страной расслабляющих наркотиков и Королевством действительно плохих привычек, Генри Дин встретил девушку и на короткое время влюбился. Эдди полагал Сильвию Голдовер уродиной El Supremo [55] (потные подмышки и зловонное дыхание, вырывающееся из губ Мика Джаггера), но держал язык за зубами, потому что Генри видел в ней ее красавицу, а Эдди не хотелось расстраивать старшего брата. В ту зиму влюбленная парочка проводила много времени, прогуливаясь по продуваемому ветрами берегу Кони — Айленда или сидя последнем ряду одного из кинотеатров на Таймс-сквер, где они принимались обниматься и целоваться, как только заканчивался попкорн и большой пакет арахиса.
Эдди философски относился к появлению в жизни Генри нового человека; если Генри нисколько не беспокоило зловонное дыхание Сильвии Голдовер, и он мог сосаться с ней, переплетаясь языками, флаг ему в руки. Большую часть этих трех серых месяцев Эдди провел в семейной квартире Динов, в одиночестве и обдолбанный. Он не возражал, наоборот, ему нравилось. Генри, если появлялся, немедленно включал телевизор и постоянно изводил Эдди насмешками из-за аудиокассет с фэнтези («О, наш Эдди опять слушает сказочки об эльфах, людоедах-великаках и таких очаровательных лилипутиках!») Всегда называл великанов великаками. Генри считал, что все это выдуманное дерьмо сплошным обманом. Эдди иногда пытался заикнуться, что большего обмана, чем сериалы, которые показывали днем по ти-ви, просто быть не может, но Генри не желал этого слушать. Генри мог со всеми подробностями рассказать тебе о злобных близнецах из «Центральной больницы» [56] и не менее злобной мачехе из «Путеводного света» [57] .
Во многих аспектах великая любовь Генри Дина (закончилась она, когда Сильвия Голдовер украла девяносто баксов из бумажника Генри, оставив на их месте записку: «Извини, Генри», — и сбежала неизвестно куда со своим прежним бойфрендом) только радовала Эдди. Никто не мешал ему сидеть на диване в гостиной, слушая аудиокассеты Джона Гилгуда, читающего трилогию Толкиена, а потом, уколовшись, отправляться в леса Мирвуда и копи Мории с Фродо и Сэмом.
Он любил хоббитов, думал, что смог бы счастливо провести остаток жизни в Хоббитоне, где самым страшным наркотиком считался табак, а старшие братья не получали удовольствие, целыми днями насмехаясь над младшими, и маленький, окруженный лесом домик Джона Каллема вернул его в те дни и на удивление живо напомнил ту мрачноватую историю. Потому что в коттедже у него возникло ощущение: а ведь тут могли жить и хоббиты. Аккуратная, миниатюрная мебель в гостиной, диван и два кресла, с белыми накидками на подлокотниках и верхней части спинки, где к ней прикасается затылок. Черно-белая фотография в золотой рамке, похоже, родителей Каллема, на одной стене, и дедушек и бабушек — на другой. Так же в рамке благодарственная грамота «Добровольной пожарной команды Ист-Стонэма». Длиннохвостый попугай в клетке, радостно щебечущий, кошка на каминной доске. Когда они вошли, она подняла голову, с мгновение изучала незнакомцев сузившимися глазами, потом вроде бы вновь заснула. Около кресла-качалки на высокой подставке стояла пепельница, в которой лежали две трубки, одна из стержня кукурузного початка, вторая из древесины корня верескового дерева. Старой радиоле «Эмерсон» [58] , с линейной шкалой радиочастот и большим диском настройки, место в гостиной нашлось, а вот телевизора не было. В комнате приятно пахло табаком и ароматической смесью сухих цветочных лепестков. Фантастическая чистота свидетельствовала (хватало одного взгляда, чтобы это понять) о том, что хозяин коттеджа неженат. Так что гостиная Джона Каллема являла собой скромную оду прелестям холостяцкой жизни.
— Как твоя нога? — спросил Джон. — Кровь, похоже, течь перестала, но при ходьбе ты сильно прихрамываешь.