У него было встревоженное, непривычное лицо. Максим рывком открыл дверцу и принялся устраивать мне постель на заднем сиденье.
— Что могло случиться? — сказала я. — Просто смешно волноваться сейчас, когда уже все позади. Я тебя не понимаю.
Он не ответил. Я забралась на заднее сиденье и легла, поджав ноги. Максим укрыл меня пледом. Мне было удобно и уютно. Гораздо лучше, чем я представляла. Я умостила подушку под головой.
— Ну как, все в порядке? — спросил Максим. — Ты действительно не имеешь ничего против?
— Нет, — сказала я, улыбаясь, — мне очень хорошо. Я буду спать. Я не хочу нигде останавливаться на ночь. Куда лучше поспать в машине и побыстрей добраться домой. Мы будем в Мэндерли задолго до рассвета.
Максим сел за руль и включил зажигание. Машина тронулась с места, и сиденье подо мной стало мягко покачиваться на рессорах. Я прижалась лицом к подушке. Машина шла ровным ходом, мое сердце билось в такт с ее ритмичным движением. Я закрыла глаза, и передо мной длинной вереницей поплыли сотни самых разных картин: то, что я видела, то, что я знала, и даже то, что давно забыла. Все смешалось воедино в непонятный, лишенный смысла узор. Перо на шляпе миссис Ван-Хоппер, жесткие кресла с прямыми спинками в столовой Фрэнка, широкое окно в западном крыле Мэндерли, оранжевое платье улыбающейся дамы на маскараде, крестьянская девочка на дороге возле Монте-Карло.
То я видела, как Джеспер гоняется за бабочками на лужайке, то — как скотч-терьер доктора Бейкера чешет ухо. Вот передо мной почтальон, который указал нам сегодня дом доктора, а вот матушка маленькой Клэрис, вытирающая тряпкой стул у себя в гостиной, чтобы я могла сесть. Мне улыбался Бен, протягивая на ладони улиток, и жена епископа уговаривала остаться к чаю. Я ощущала приятную прохладу простыни на постели в моей спальне и шершавость гальки в бухточке за лесом. Я чувствовала запах азалии. Я погрузилась в странный, прерывистый сон, из которого меня то и дело вырывало неудобство моего узкого и короткого ложа. Сумерки перешли в вечер. Мелькали в темноте огни встречных машин. Тускло светились задернутые занавесями окна в деревнях. Я взглядывала на спину Максима, потягивалась, переворачивалась и опять засыпала.
Я видела парадную лестницу в Мэндерли и миссис Дэнверс на верхней площадке в неизменном черном платье, ждущую, что я к ней поднимусь. Но когда я туда взобралась, она отступила под арку и пропала. Я искала ее и не могла найти. Вдруг ее лицо возникло в проеме двери, я закричала, и она вновь исчезла.
— Который час? — позвала я. — Который час?
Максим обернулся ко мне, в темной машине его бледное лицо казалось призрачным.
— Половина двенадцатого, — сказал он. — Мы проехали больше половины пути. Попробуй еще поспать.
— Я хочу пить, — сказала я.
Он остановил машину в следующем городке. Механик в гараже сказал, что его жена еще не легла и приготовит нам чай. Мы зашли в гараж. Я принялась ходить взад-вперед — у меня затекло все тело. Максим курил. Было холодно. В открытую дверь врывался пронзительный ветер, гремело рифленое железо на крыше. Меня била дрожь, и я застегнула доверху пальто.
— Да, холодная ночка выдалась, — сказал механик, накачивая нам горючее. — Похоже, погода переменилась. Видно, это была последняя полоса жары за лето. Скоро начнем мечтать о камине.
— В Лондоне было жарко, — сказала я.
— Да? Ну, у них там всегда наоборот. Нет, здесь, у нас, хорошей погоде конец. К утру на побережье будет дуть вовсю.
Его жена принесла нам чаю. Он припахивал дымком, он был горячий. Я жадно выпила его, поблагодарив ее в душе. Максим уже посматривал на часы.
— Нам надо ехать, — сказал он. — Без десяти двенадцать.
Я с неохотой покинула гостеприимный кров гаража. В лицо пахнуло холодным ветром. По небу стремительно катились звезды. На них набегали редкие облака.
— Да, — сказал механик, — лето кончилось.
Мы забрались обратно в машину. Я опять прикорнула на заднем сиденье, укрывшись пледом. Машина тронулась. Я закрыла глаза. Передо мной появился безногий старик на деревяшке. Он крутил шарманку, и мелодия «Роз Пикардии» зазвучала у меня в ушах не в такт покачиванию машины. Фрис и Роберт внесли в библиотеку чайный столик. Жена привратника кивнула мне головой и позвала сына в сторожку. Я видела модели парусников в домике у бухты и густую пыль на них. Видела паутину между крошечными мачтами. Слышала стук дождя по крыше и шум волн на берегу. Я хотела попасть в Счастливую Долину и не могла ее найти. Вокруг был лес, один лес, Счастливая Долина исчезла. Только темные деревья и молодой папоротник. Ухали совы. Блестели в лунном свете окна Мэндерли. Сад зарос крапивой — в десять, в двадцать футов высотой.
— Максим! — Закричала я. — Максим!
— Да? — сказал он. — Все в порядке. Я здесь.
— Мне приснился сон, — сказала я. — Сон.
— Какой? — сказал он.
— Не знаю. Не знаю.
И я снова погрузилась в тревожные глубины забытья. Я писала письма в кабинете. Я рассылала приглашения. Я писала их собственной рукой толстым пером и черными чернилами. Но когда я посмотрела на бумагу, я увидела не свой мелкий квадратный почерк, нет — буквы были узкие, косые, с причудливым острым росчерком. Я взяла карточки с бювара и спрятала их. Встала и подошла к зеркалу. На меня глядело оттуда чужое лицо. Очень бледное, очень красивое, в ореоле темных волос. Лицо в зеркале глядело прямо на меня. Прищуренные глаза усмехались. Губы раздвинулись, раздался смех. И тут я увидела, что она сидит на стуле перед туалетным столиком у себя в спальне, а Максим расчесывает ей волосы. Он держит волосы в руке и постепенно скручивает их в толстый длинный жгут. Жгут извивается, как змея, Максим хватает его обеими руками и, улыбаясь Ребекке, обматывает им себе шею.
— Нет! — пронзительно закричала я. — Нет, нет! Мы уедем в Швейцарию! Полковник Джулиан сказал, что мы должны уехать в Швейцарию!
Я почувствовала руку Максима у себя на щеке.
— Что с тобой? — сказал он. — Что случилось?
Я села, откинула с лица волосы.
— Я не могу спать, — сказала я. — Это бесполезно.
— Ты спала, — сказал он. — Ты проспала два часа. Сейчас четверть третьего. Через четыре мили будет Лэньон.
Стало еще прохладнее. Я дрожала во мраке машины.
— Я сяду рядом с тобой, — сказала я.
— К трем будем дома.
Я перелезла через сиденье и села возле Максима. Поглядела на дорогу сквозь ветровое стекло. Положила руку ему на колено. Зубы у меня стучали.
— Ты замерзла? — сказал он.
— Да.
— Который, ты говорил, час? — спросила я.
Перед нами поднимались холмы, уходили вниз и вновь поднимались, дорога шла то в гору, то под уклон. Было совсем темно. Звезды скрылись.
— Двадцать минут третьего, — сказал Максим.