— Прекрасно. Я сейчас спущусь.
Перестук моих каблучков по ступеням и плитам холла, распахнутые передо мной двери в библиотеку или, еще того хуже, в длинную, холодную, безжизненную гостиную, и там — ожидающая меня незнакомая дама, а то и две, или муж и жена.
— Здравствуйте, как вы поживаете? К сожалению, Максим где-то в саду. Фрис пошел его искать.
— Мы просто не могли не заехать, не засвидетельствовать наше почтение молодой хозяйке.
Легкий смех, легкая болтовня, молчание, взгляд по сторонам.
— Мэндерли, как всегда, прекрасен. Вам, конечно, здесь нравится?
О да, еще бы…
И от робости и желания им угодить у меня вырывались те любимые школьницами словечки, которые я употребляла только при сильном замешательстве: «О, великолепно!», «О, потрясно!» и «абсолютно», «бесценно», а одной вдовствующей герцогине с лорнетом я даже сказала: «Привет!» Облегчение, которое я испытывала, когда появлялся Максим, умерялось страхом, что они скажут что-нибудь неосторожное, и я тут же немела, на лице застывала улыбка, руки складывались на коленях. Они начинали обращаться к одному Максиму, разговаривая о людях, которых я не встречала, о местах, где я не бывала, и время от времени я ловила на себе их взгляд, недоверчивый, недоуменный.
Я представляла, как они говорят друг другу по пути домой: «Дорогая, какая скучная девица. Она почти не открывала рта», — и затем фраза, которая впервые слетела с губ Беатрис и преследовала меня с тех пор, фраза, которую я читала во всех глазах, которая была, казалось мне, у всех на языке: «Она так не похожа на Ребекку!»
Время от времени мне удавалось подобрать какой-нибудь мелкий фактик, обрывок сведения и упрятать его в мой тайник. Оброненное мимоходом словцо, вопрос, мимолетная фраза. И если я была одна, без Максима, слышать их доставляло мне тайное, мучительное удовольствие — греховное знание, добытое обходным путем.
Предположим, я возвращала визит — Максим был весьма щепетилен в таких вопросах и не давал мне пощады, — и если он не сопровождал меня, мне приходилось, набравшись храбрости, выполнять эту формальность одной. В разговоре неизменно наступала пауза, и в то время как я лихорадочно искала, что бы мне такое сказать раздавался вопрос: «Вы часто будете устраивать приемы в Мэндерли, миссис де Уинтер?» — и я отвечала: «Я не знаю. Максим пока об этом ничего не говорил». — «Да, естественно, еще рановато. В прежние времена дом был полон людей». Еще одна пауза. «Из Лондона, знаете. Здесь устраивались потрясающие приемы». — «Да, — говорила я, — да, я слышала об этом». Снова пауза, затем, понизив голос, как всегда, когда говорят об умерших: «Она пользовалась такой колоссальной популярностью, знаете. Это была выдающаяся личность». — «Да, — говорила я, — да, я знаю». И через минуту-две кидала взгляд на часы, приподняв перчатку, и говорила: «Боюсь, мне пора ехать, должно быть, уже пятый час». — «Неужели вы не останетесь к чаю? Мы всегда пьем его в четверть пятого». — «Нет… нет, право, огромное спасибо. Я обещала Максиму…» — я не кончала, но хозяйки знали, что я хочу сказать. Мы обе поднимались с места, понимая, что меня не обмануло приглашение к чаю, а ее — мои слова об обещании Максиму. Иногда я задавала себе вопрос, что бы произошло, если бы я пренебрегла условностями и, сев в машину и помахав рукой моей хозяйке, стоящей на пороге, я вдруг снова открыла бы дверцу и сказала: «Я все-таки решила не уезжать. Пойдемте опять в гостиную. Я останусь к обеду, а если хотите, то и переночую у вас».
Интересно, что оказалось бы сильнее — условности и хорошие манеры или удивление, и появилась ли бы радушная улыбка на оцепеневшем лице: «Ах, конечно. Как мило с вашей стороны это предложить». Как мне хотелось набраться храбрости и проделать это! Но вместо того дверца машины захлопывалась, машина катилась по гладкой гравиевой аллее, а моя очередная хозяйка дома возвращалась со вздохом облегчения в комнату и становилась сама собой.
Кажется, это была жена епископа в соседнем с нами кафедральном городке, кто спросил меня: «Как вы думаете, ваш муж возродит ежегодный маскарад? Такое прелестное зрелище. Я никогда его не забуду».
Я улыбнулась так, словно мне все было про это известно, и сказала: «Мы еще не решили. Так много надо сделать и обсудить».
— Да, вероятно, так. Но я надеюсь, что этот обычай не будет утрачен. Вы должны повлиять на мужа. В прошлом году, конечно, ничего не было. Но я помню, мы с епископом ездили на маскарад два года назад, это было нечто волшебное. Мэндерли удивительно подходит для таких вещей. Холл выглядел изумительно. Там танцевали, а оркестранты сидели на галерее, все так хорошо гармонировало. Конечно, организовать это нелегко, но все так высоко это ценят.
— Да, — сказала я, — да, нужно спросить Максима.
Я думала об отделениях для бумаг в бюро, стоящем в кабинете, я представляла груды пригласительных билетов, длинные списки имен, адресов, я видела женщину, сидящую за бюро, видела, как она ставит галочки возле имен тех, кого намерена пригласить, и, протянув руку за пригласительным билетом, макает перо в чернильницу и быстро, решительно пишет на билете несколько слов своим узким косым почерком.
— А еще как-то раз летом мы были на приеме в саду, — продолжала жена епископа. — Все было, как всегда, красиво устроено. Все цветы цвели. День был великолепный. Чай сервировали на маленьких столиках в розарии, так мило придумано, такая оригинальная мысль. Конечно, она была очень умна…
Она замолчала и немного покраснела, испугавшись, что допустила бестактность, но я тут же согласилась с ней, чтобы вывести ее из замешательства; я услышала, как храбро, бесстыдно говорю:
— Ребекка, должно быть, была удивительная женщина.
Я не поверила сама себе. Неужели я наконец произнесла это имя? Вслух сказала слово «Ребекка»? Это было колоссальным облегчением. Словно я приняла слабительное и избавилась от мучительной боли. Ребекка. Я произнесла это вслух.
Я испугалась, не заметила ли жена епископа, как у меня вспыхнуло лицо, но она продолжала говорить без запинки, и я слушала ее жадно, как соглядатай, подсматривающий в замочную скважину.
— Значит, вы никогда ее не видели? — спросила она, и, когда я покачала отрицательно головой, на секунду приостановилась, не вполне уверенная, что это дозволенная тема.
— Мы, конечно, не были с ней близки. Епископ был введен в должность здесь всего четыре года назад, но, конечно, она принимала нас, когда мы были на костюмированном балу и приеме в саду. И как-то зимой мы были приглашены на обед. Да, прелестная была женщина. Полна жизни.
— И такая способная и разносторонняя, судя по всему, — сказала я небрежно, чтобы показать, что мне все равно, играя бахромой перчатки. — Не так часто встретишь человека, который и умен, и красив, и увлекается спортом.
— Да, вы совершенно правы, — сказала жена епископа, — она, безусловно, была очень одарена. Прямо вижу, как она стоит у подножия лестницы в тот вечер, когда мы приехали на бал, и здоровается с гостями. Облако черных волос оттеняет ее белую кожу, и такое красивое платье, и так ей шло. Да, она была настоящая красавица.