И вот незаметно, без фанфар, наступили девяностые. Пол занимался исследовательской работой при Тринити-колледже, снимал квартиру с видом на канал. Словом, вел вполне сносное существование. Город тем временем достиг процветания, изменившего его облик и подарившего жителям достоинство и цель в жизни, что было невозможно в детские годы Ситона. Пол и дальше жил бы себе в Дублине, но в один прекрасный день вдруг осознал, что окончательно избавился от призраков прошлого. Они перестали его беспокоить. Как-то в субботу он остановился на Графтон-стрит и понял, что вокруг только праздношатающиеся и туристы. И никаких тревожащих душу звуков. Лишь пение уличных музыкантов да звон бросаемых им монет. Пол обернулся, выискивая в толпе силуэты мертвецов. Но их не было. Проходя мимо универмага «Браун Томас», Ситон затаил дыхание и украдкой посмотрел на свое отражение в темной витрине. Он увидел только себя, а за спиной — панораму города. Никаких пялившихся на него и скалящих зубы фантомов не было и в помине. Очевидно, они наконец оставили его в покое.

И тогда он решил вернуться в Лондон, туда, где однажды был по-настоящему счастлив, пусть и совсем недолго, и где его израненная ирландская душа по-настоящему чувствовала себя как дома.

23

Пол Ситон закончил свое повествование, и в комнате наступила тишина. Ночь прошла спокойно. Девушка в спальне над их головой впала в глубокое наркотическое забытье. За это время она ни разу не шелохнулась. Мейсон, слушая рассказ гостя, беспрерывно курил и лишь иногда хмурился, ничем более не выражая своих эмоций. Они сидели в комнате с дорогой стереосистемой и миленькими пейзажами на стенах, написанными учениками школы колористики Сент-Ив. Ночью полотна казались просто темными прямоугольниками. Теперь, когда утренний свет начал просачиваться сквозь деревянные ставни, на картинах уже можно было разглядеть отдельные детали. Шторм, еще недавно швырявший песок и камни в окна дома и грозивший разнести рамы в щепы, наконец утих. И к счастью, когда они вышли из машины и вернулись в дом, им больше не докучали посторонние мелодии. Все это время Ситон ждал, что из динамиков вот-вот польются зловещие, издевательские звуки непрошеной музыки. Но все было тихо.

— Ну, что скажешь? — спросил он.

Мейсон посмотрел на часы, затем — на потолок, словно хотел разглядеть сквозь доски спящую сестру. Потом опустил голову и уставился на Ситона:

— В Танкертоне в гараже у меня стоит лендровер. Мне понадобится минут двадцать, чтобы собрать кое-какое снаряжение, и еще примерно тридцать пять, чтобы все погрузить и замаскировать. На пароме мы немного рискуем, ибо оружие — вещь тяжелая, а машину иногда загоняют на весы. Впрочем, надеюсь, дело выгорит, если только нам крупно не повезет. Но, думаю, хватит с нас непрухи. Чутье мне подсказывает, надо поступить с этим так же, как я поступил тогда в Африке. Правда, сдается мне, я еще не получил всей информации. Чего-то мне так и не рассказали. Как говорится, врага надо знать в лицо. И это чистая правда, черт побери, если хочешь остаться в живых. Если хочешь выиграть забег.

— Я тебе все рассказал, — произнес Ситон.

— А Малькольм Коуви? Само его имя похоже на треклятую анаграмму!

— О, это вполне реальная фигура.

— И это он послал тебя ко мне?

— Да.

— Тогда не мог бы ты объяснить почему?

— Нам нужно поговорить со священником, — ответил Ситон. — Коуви считает, что, прежде чем мы начнем действовать, было бы не худо потолковать с твоим иезуитом.

— Ты никогда не думал, что этот Коуви не до конца с тобой откровенен? — спросил Мейсон.

— Именно так я и думаю.

— Кто он?

— Не знаю. Видит бог, понятия не имею. Но прошлой ночью я проговорил с ним целый час в баре рядом с собором Святого Георгия. И он настоятельно советовал поговорить с твоим священником, если мы действительно хотим спасти жизнь тем девушкам.

— Почему он считает, что ты должен туда вернуться? Положа руку на сердце, как думаешь?

— Он мне всегда это говорил. Он не раз уверял меня, что однажды мне придется туда вернуться.

— Зачем?

Воздух в гостиной так пропах сигаретным дымом, что даже, казалось, пожелтел. Тусклый свет, проникавший сквозь ставни, обещал один из тех неярких осенних дней, которые угасают, не успев начаться. Даже волны, бьющиеся под окнами о прибрежную гальку, казались утомленными. Ситон вздохнул. Воспоминания его утомили.

— Малькольм Коуви убеждал меня вернуться туда, ибо мертвые не хоронят сами себя.

— Это что, психиатрическая головоломка? — насмешливо фыркнул Мейсон.

— Не думаю. Судя по всему, он просто констатировал прискорбный факт.

Мейсон на мгновение притих. Ситон знал, что такие люди, как он, редко позволяют себе расслабиться. Наконец Мейсон шевельнулся и моргнул. Он снова поднял глаза к потолку, к одной из спален своего фамильного дома, где, как он надеялся, спала, не видя снов, его сестра.

— Этот священник сейчас, должно быть, уже дряхлый старик. Он и в Африке-то был совсем старым. А в Африке я служил семь лет назад. К тому же его сначала надо разыскать, а это работа не из легких. Господи!

— Он живет во Французских Альпах, — сказал Ситон. — Уединился в бывшем монастыре близ города Шамони. Так говорил Коуви. Это он сказал, где его можно найти.

— В тиши уединения укрылся, примирившись с миром, чтобы спокойно умереть, — прокомментировал Мейсон. — Кто он, этот Коуви?

— Я уже сказал. Не знаю. И никогда толком не знал.

Мейсон кивнул и предложил:

— Давай-ка поспим. Соснем пару часиков, а потом сделаем пробежку. Надо проветрить мозги перед поездкой.

— Пробежку?

— Ты ведь когда-то тренировался?

— Так ты не хочешь выехать немедленно?

— Я вообще не хочу ехать. Что-то подсказывает мне, лучше было бы остаться с Сарой. Вот только здесь ей от меня, похоже, никакого толку. И вообще, важные дела в спешке не делаются. И, честно говоря, если я сейчас не посплю, а потом не израсходую часть напряжения, то непременно кому-нибудь вмажу. А ты — самая хорошая мишень.

— У меня с собой нет ничего для бега.

— Я тебе дам. Жутко не хочется бежать в одиночку. А спортивная форма, приятель, — самая малая из твоих проблем, — подытожил Мейсон.

В Эшфорде они сели на поезд до Франции, а там пересели в скоростной поезд, забитый лыжниками. По пути Мейсон рассказал Ситону о состоянии остальных выживших девушек с курса этики. После похорон он связался с семьями двух пострадавших англичанок. Обе находились в больницах, на седативных препаратах и под контролем на случай попыток самоубийства. С американской студенткой, которая была их старше, все оказалось сложнее. В самолете по пути домой она на высоте шести миль над Атлантикой попыталась открыть аварийный люк. За этим занятием ее застали стюарды. В результате ее поместили в Бельвью, где держат в смирительной рубашке. Перепуганные родители посменно дежурят у дверей ее палаты.