Мне нет никакого дела до пожара в Рейхстаге и до той роли, которую сыграл или не сыграл в нем Геринг. Кому бы ни приписывали этот поджог, кого бы за него ни осудили, он никак не повлиял на последующие события в Германии. Партия шашистов оказалась бы у власти при любом раскладе. В их стремительном взлете есть некая неумолимость, неизбежность. Они подобны буре, которую пожнет не только Германия — она-то наверняка, — но и, возможно, весь мир.
Я же посмотрела на надменное лицо Геринга на снимке и вспомнила об Уитли, о его славе и богатстве, добытых писательством. И Фишер, и голливудский магнат — все они процветают. А затем я не смогла удержаться и мысленно вернулась к тем ужасным событиям десятилетней давности. Это воспоминание и родило во мне страстное желание наконец-то выяснить что-нибудь о том несчастном мальчугане, которою они похитили и обрекли на заклание. Теперь он был бы почти взрослым. Но у него отняли эту возможность — взрослеть. Он умер. Они убили его. Какой у него был нрав? Каким человеком стал бы, если бы вырос? В тот короткий период общения с мальчиком я увидела в нем достоинство и храбрость. Теперь меня снедает желание узнать о нем побольше.
Стремление пролить свет на прошлое Питера появилось у меня своевременно и вполне закономерно. Мне стало казаться, что это мой долг перед ним. Вина — мощный стимул, а я, погрязнув в суете, десять лет жила с чувством вины. Но сейчас у меня появился еще более сильный мотив.
С тех давних пор дня не проходило без воспоминаний о том, как мы оба тогда были близки к освобождению. Однако после вчерашней статьи и снимка Геринга, который гордо вышагивал в плаще, украшенном многочисленными регалиями, и в новых сапогах, я вдруг впервые серьезно задумалась о возмездии. Они должны поплатиться за греховный источник своего благоденствия. Придет час, и все они ответят перед Господом за свои злодеяния. Но я хочу, чтобы их наказали прямо сейчас, чтобы еще на этом свете они предстали перед судом и он покарал бы их за убийство невинного ребенка.
Похищение ребенка в Англии — преступление не обычное. Не было оно заурядным и десять лет назад. Следовательно, велика вероятность того, что после исчезновения Питера была поставлена на ноги полиция. В нашей стране и в двадцать седьмом году мальчику не позволили бы бесследно исчезнуть, даже если бы он был из очень бедной семьи. Никакая мать не бросит свое чадо на произвол судьбы. Это против человеческой природы. Прожив презренную жизнь, я поневоле набралась опыта во всякого рода мерзостях. Если родитель добровольно отдает своего отпрыска в руки злонамеренных чужаков, то иначе как мерзостью такой поступок не назовешь.
Итак, тогда наверняка была задействована полиция. Значит, после того как первоначальные поиски не увенчались успехом, был объявлен розыск. А это означало появление заметки в газете. Я, конечно, не имею в виду статью в крупной газете типа «Дейли геральд», напечатавшей вчера слюнявую апологию нацистскому верховному командованию. Зато какое-нибудь местное издание наверняка должно было опубликовать сообщение об исчезновении ребенка, дать его подробное описание или даже поместить снимок, если таковой имелся в наличии.
Знаю, что в этом случае самым разумным было бы нанять частного детектива и поручить ему вести поиски. Любой здравомыслящий человек на моем месте прибег бы к помощи профессионала. Однако мысль о привлечении какою-нибудь нечистоплотною детектива в отставке, привыкшего раскрывать адюльтерные дела и приводить в бракоразводных процессах гадкие подробности тайных свиданий, сразу показалась мне довольно гнусной. Сами обстоятельства дела связаны с таким безутешным горем, с такой тяжкой потерей, что платный ассистент здесь просто неуместен. Если уж мне суждено довести все до конца, то сделать это придется без участия посторонних. Мои источники — это Бюро судебных протоколов и Британский музей, где, как я знаю, должно храниться по одному экземпляру каждого издания, когда-либо вышедшего на территории Великобритании. Очень надеюсь, что мне поможет акцент Питера. Те редкие слова, которыми мы обменялись, выдавали выговор жителя Уэльса.
Первое препятствие на моем пути к выполнению замысла носит чисто практический характер: у меня нет пропуска в читальный зал Британского музея. Я не студентка, не занимаюсь ни наукой, ни исследованиями по заказу. Вот уже десять лет, как я оставила свою профессию, в чем вынуждена буду признаться. По иронии судьбы в том архиве, в который я надеялась попасть, есть образцы и моего творчества, но я не могу переступить его порог и попросить разрешения взглянуть на них, даже если бы мне очень захотелось. Вот в этом и состоит трудность. Однако теперь я решилась и отступать не собираюсь.
6 октября, 1937, позже
В четыре часа пополудни я пешком отправилась в Челси, в церковь Святого Луки к своему духовнику. Стоял обычный осенний день с мокрыми мостовыми и воздухом, пропахшим табачным дымом. Витрины магазинов на Кингс-роуд смутно желтели в тумане. Мужчины в одинаковых серых плащах и фетровых шляпах прогуливались под ручку со спутницами, семенившими на неустойчивых каблучках. Для среды в городе было чересчур оживленно. Товары в витринах выглядели безвкусно и слишком блекло для того, чтобы привлечь покупателей. Впрочем, толпа народу — всего лишь иллюзия. Многие слоняются по улицам оттого, что им не надо идти на работу, которой нет, и они попусту протирают подошвы, убивая время.
Транспорт, идущий в северном направлении, стоял. Есть что-то демократичное в дорожных пробках. Мое внимание привлек «делаж» с фарами размером с тарелку и обтекаемым корпусом, застрявший позади чумазого угольного фургона, который содрогался от конвульсий изношенного двигателя. Грузчики сидели у заднего борта среди мешков с углем, коксом и шламом и безучастно курили. Их черные лица и руки придавали им сходство с бродячими актерами. Владелец «делажа», расположившись на заднем сиденье за спиной шофера, читал биржевые ведомости и тут же наспех делал какие-то вычисления на счетах, лежащих на подлокотнике. Он сидел, подняв воротник каракулевой шубы, и лицо его сохраняло почти величавое спокойствие. Я поежилась. Бригада черномазых угольщиков живо напомнила мне об американской звезде Эле Джолсоне, сыгравшем главную роль в фильме «Певец джаза». В моей памяти невольно всплыли обстоятельства, при которых я впервые увидела этот фильм.
Затор возник из-за тележки молочника. Его лошадь, очевидно, понесла и опрокинула поклажу. Бидоны раскатились по дороге, молоко разлилось и ручьями текло в канавы, где смешивалось с грязью, окрашивая ее в цвет некрепкого кофе. Когда я поравнялась с местом происшествия, бедная кляча уже стояла смирно, тяжело поводя боками. От лошади валил пар, возничий поглаживал ее по шее, а полисмен тем временем, нахлобучив потоке фуражку, под прикрытием козырька записывал показания несчастного молочника. Сигнальные рожки на дороге еще вовсю дудели, но так уныло, словно уже смирились с неизбежностью. Я перешла улицу там, где обычно, у булочной. Похоже, католицизм будет у меня всегда ассоциироваться с запахом свежевыпеченного хлеба. Мне это нравится. Не могу придумать аромата, более подходящего для литургии. Все остальные запахи, которые возникают в моем воображении, либо слишком бедные, либо слишком печальные, а аромат хлеба несет утешение.