— Никто не требует от них поклоняться этим образам! — внезапно возразил Пилат.
— Много веков назад мой народ стоял лагерем в пустыне Фаран. И лагерь наводнили ядовитые змеи. Многих они ужалили, многие умерли, и тогда пророк Моисей, по наставлению Господа, отлил из бронзы изображение змеи и водрузил его на шесте меж палаток народа Израилева — так, чтобы все могли видеть его. И всякий, увидевший его, чудесным образом исцелялся после смертельного укуса, и мор закончился. Столетия спустя один из царей Израилевых, праведный Езекия, должен был уничтожить эту бронзовую змею, ибо нашлись люди, которые стали ей поклоняться. [29]
Сделав паузу, Каиафа посмотрел префекту в глаза, но не увидел в них понимания.
— Вы видите, ваше высокопревосходительство, — продолжал он, — что у нас, евреев, есть причина, по которой мы с величайшей осторожностью должны относиться к изваяниям. В природе человеческой обращать образ в идол. Вот почему в последние дни Ирода Великого, когда он повелел воздвигнуть над входом в Храм золотого орла, наши богословы низвергли это изваяние, рискуя жизнью. [30]
— И что же заставляет евреев так поступать?
— Мы любим мир, — ответил Каиафа. — Но Господа мы любим больше.
Нахмурившись, Пилат бросил на первосвященника тяжелый взгляд.
— Следовательно, — продолжал Каиафа, — посольство, как и последовавшие за ним из Иерусалима толпы людей, будет требовать, чтобы штандарты были сняты.
— Тогда наш разговор — пустая трата времени! — Пилат сорвался на крик.
— Простите меня, ваше высокопревосходительство, но я не закончил. Когда посольство изложит свою просьбу, ваше высокопревосходительство может сказать, что вы примете решение и огласите его в театре. — И Каиафа движением головы указал направление — направо, недалеко от внутреннего двора, где они беседовали, находился театр.
— Почему в театре?
— Тогда толпу, даже многотысячную, а я подозреваю, что именно так и будет, легко и беспрепятственно возьмут в кольцо солдаты, вашего высокопревосходительства.
Пилат слушал напряженно и внимательно.
— Когда вы объявите, что штандарты не будут убраны, возмущение толпы, вырвется наружу. Они будут требовать, чтобы вы изменили решение. И пойдут до конца.
На лице префекта мелькнуло удивление, смешанное с уважением.
— Когда накал страстей достигнет апогея, ваше высокопревосходительство предложит женщинам и детям покинуть театр. Кто-то уйдет, но большинство останется. Безусловно, всем будет понятно, что евреям можно либо смириться с вашим решением… либо умереть. Затем вы прикажете солдатам обнажить мечи и ждать команды.
— Ты безумен, — с долей восхищения в голосе сказал Пилат.
— В этот момент кто-нибудь, возможно даже сам Гамалиил, выйдет вперед и скажет, что желает умереть первым. За ним последуют остальные.
— Ты предлагаешь мне без сожаления уничтожить тысячи граждан Римской империи?
— Нет, вовсе нет, ваше высокопревосходительство, — возразил Каиафа, качая головой. — В этот момент вы, возможно, решите объявить, что вас трогает преданность евреев их богу и что вы решили их пощадить. Профиль императора останется на штандартах Августовой когорты, ибо вы, не станете лишать ее этой чести, но вы, переводите Августову когорту в Кесарию, дабы портрет императора на ее штандартах радовал глаз префекта. [31]
Пилат изучающе рассматривал первосвященника. Глаза его снова сузились.
— Что заставляет тебя думать, что я не отдам приказ убить всех, кто придет в театр?
— Репутация вашего высокопревосходительства — мудрого судьи и искусного правителя, — отвечал Каиафа, хотя никогда ничего подобного не слышал о Пилате. — Репутация, которая только укрепится, когда вы выйдете победителем из столь сложной ситуации… и под вашей властью в провинции воцарится мир.
Рукой с ухоженными ногтями префект потер чисто выбритый подбородок, продолжая разглядывать первосвященника. Потом снова провел языком между верхней губой и зубами.
— Тебе, конечно, известно, что римский префект всегда поступает таким образом, чтобы принести как можно больше пользы императору и империи, — сказал он.
— Разумеется, — отвечал Каиафа.
— Это все.
Слегка поклонившись, Каиафа покинул зал для приемов, беззвучно моля Бога о том, чтобы не получилось так, что он только что отдал свой народ, а с ним и Гамалиила, в руки палача.
Южный Иерусалим, Тальпиот
— Свиток? — переспросила Трейси.
Рэнд кивнул, продолжая рассматривать странный предмет. Двигаясь медленно, будто сверток в оссуарии был чем-то вроде свившейся в кольцо змеи, которую ни в коем случае нельзя побеспокоить, он протянул руку и взял с планшета карандаш. Используя его как зонд, Рэнд осторожно коснулся свитка и отогнул в сторону кусок кожи, за которым открылся хрупкий пожелтевший папирус.
Рэнд понимал, насколько это необычная находка. При раскопках гробниц всегда находят множество всевозможных предметов: горшки, кружки, глиняные светильники, вазы, таблички для письма, резные изображения, ткани (одежду или саваны) и тому подобное. Многое из перечисленного обнаруживают и в оссуариях, вместе с украшениями и монетами (в оссуарии Мириам ему только что попалась монета Ирода Антипы). Но, насколько он помнил, в тысячах оссуариев, перечисленных в «Ливанском каталоге иудейских оссуариев», [32] ни разу не был обнаружен свиток.
Иудейские традиции погребения во времена Второго Храма были абсолютно утилитарны и четко регламентированы. Подавляющее большинство надписей выполняли строго определенным образом. Указывали имя умершего, принадлежность к роду по отцовской линии, титул или прозвище, полученное благодаря какой-то характерной особенности (например, Йоханан Прокаженный или Езер Книжник). Иногда встречалось наложение иудейских и языческих погребальных обрядов — как эта монета в оссуарии Мириам. Попадалось и смешение иудейских и христианских обычаев.