Когда толчки закончились, Каиафа понял, что это не армия на марше, а землетрясение. Выйдя из своей комнаты, он направился во Двор язычников. Перед ним открылась пугающая картина. Небо потемнело, молящиеся, заполнившие двор Храма в главный для евреев праздник, смотрели на него и перешептывались. Тишина заставила замолчать даже торговцев и животных в загонах. Люди понемногу пробирались к выходу, словно опасаясь, что врата Храма могут закрыться.

Каиафа пересек Двор женщин и через Ворота Никанора попал во Двор священников. Там царила отнюдь не праздничная атмосфера. Даже священники и левиты так перепугались, что готовы были покинуть Храм. Один из левитов быстрым шагом направился к Каиафе и приветствовал его почтительным поклоном. Каиафа вспомнил: его зовут Шимон.

— Завеса. Она… повреждена, — сказал Шимон.

— Повреждена? — не понял Каиафа.

Он сразу догадался, что речь идет о плотной занавеси, отделяющей Святая Святых от Святилища. [61]

— Как это могло произойти?

— Она разорвана надвое… сверху донизу.

— Надвое? Но каким образом? — изумился Каиафа.

— Землетрясение, — буднично ответил Шимон.

Каиафа огляделся. Землетрясение, тьма, теперь еще и это. Он с трудом мог заставить себя не дрожать. Что происходит? Что-то роковое, но что? Завеса, служившая границей между Святилищем и Святая Святых, местом присутствия Хашема в Храме, разорвана. Что это означает? И что теперь делать? Чего ждать? Первосвященник снова задрожал. Казалось, земля поплыла у него из-под ног и вот-вот разверзнется и поглотит его. Наконец, огромным усилием воли совладав с собой, Каиафа поднял глаза на левита.

— Займемся этим позже.

— Позже? — не понял его левит.

— Грядет Шаббат.

— Но разве мы не…

— Я все сказал. Нужно готовиться к Шаббату. Вот и займись этим.

Каиафа вышел из Храма и по длинной лестнице стал спускаться к Тиропейской долине. И вдруг увидел, что Малх идет рядом. Слугу била дрожь, глаза его были широко открыты.

— Что случилось? — спросил Каиафа, замедляя шаг.

— Вы приказали известить вас, когда приговор будет приведен в исполнение, — тяжело дыша, ответил Малх.

— Значит, все кончено?

Казалось, Малха испугали слова первосвященника.

— Он умер в то самое мгновение, когда содрогнулась земля, — медленно произнес слуга.

Каиафа посмотрел в сторону северо-западной части храмового комплекса, где была крепость Антония и где казнили преступников. Вгляделся в пепельно-серое небо и снова посмотрел на Малха.

— Ты все видел своими глазами?

— Да, ваше превосходительство, — Малх как будто едва сдерживал слезы. — Сейчас его снимают с креста.

— Он не сопротивлялся?

Малх покачал головой.

— Нет?

— Нет.

— Просто позволил убить себя?

— Да. Как… жертвенный агнец.

— Как агнец, — резко вздохнув, повторил первосвященник.

Малх кивнул и… разрыдался.

— Иди, — сказал Каиафа.

Слезы Малха расстроили его еще больше. Он снова повернулся к Храму, вспомнив странные слова Погружающего, о которых рассказал ему Никодим. Когда это было? Три года назад? «Узрите Агнца Божия».

Над Храмом висело облако ароматного дыма от приносимых жертв. Каиафа уже был уверен, что совершил непоправимую ошибку. Ему давно следовало довериться своим ощущениям, что рабби из Галилеи послан Богом. Но сейчас было слишком поздно. Он почувствовал себя опустошенным как никогда.

106

Иерусалим, Меа-Шеарим

Рэнд слышал сигнал голосовой почты, еще разговаривая с Игалем Хавнером. Он нажал кнопку, чтобы прослушать сообщение, и пошел в комнату Трейси.

Ее не было. Он увидел клочок бумаги на неубранной кровати. Трейси писала, что встречается с Карлосом и взяла с собой мобильный. Что ж, и то хорошо.

Прослушав голосовую почту, Рэнд набрал номер Трейси и даже удивился, когда она ответила после второго гудка.

— Трейси, привет. Я нашел твою записку.

— Отлично. Карлос пригласил меня в кафе в Старом городе.

— Спасибо, что оставила записку.

Повисло неловкое молчание. Рэнд не знал, как сказать ей то, что хотел, и все-таки попытался.

— Я все еще висел на телефоне, когда ты ушла. Надо было обратить на тебя внимание. Извини.

Трейси молчала, и Рэнд не мог понять, принимает она его извинения или просто раздражена.

— Спасибо, пап, — наконец отозвалась дочь. — Мне сейчас надо идти, но я позвоню тебе позже, хорошо?

И Трейси повесила трубку.

Рэнд огляделся в спальне дочери. Последние два месяца они неплохо ладили, но он не был уверен, что стали ближе или что он стал хорошим отцом.

«На самом деле, — подумал Рэнд, — я и теперь не очень-то понимаю, что надо делать, чтобы быть хорошим отцом».

Рэнд спохватился, что прослушал не все сообщения голосовой почты, и снова нажал кнопку на мобильном. Звонивший представился Давидом Бернштейном из «Джерузалем пост» и сказал, что хочет обсудить с Рэндом его открытие. За последние недели Рэнд отправил множество сообщений журналистам этой газеты, но не мог припомнить имени Давид Бернштейн. Может быть, он звонил и ему. Это можно будет проверить. Рэнд бросился в гостиную, нашел бумагу и ручку, но не успел записать номер телефона, так что пришлось прослушать сообщение еще раз.

«Наконец-то, — подумал он, набирая номер, — хоть кто-то хочет рассказать о важности усыпальницы Каиафы и свитка Никодима».

На звонок ответили после третьего гудка.

— Шалом, это профессор Рэнд Баллок, мне нужен Давид Бернштейн.

— Да, профессор Баллок, спасибо, что перезвонили. Это Давид Бернштейн. Я хотел бы поговорить с вами о находке так называемого оссуария Каиафы.

«Так называемого», — удивился Рэнд, но решил не уточнять.

— Рад, что вы позвонили. Конечно, гробница и оссуарий имеют огромное значение, поскольку позволяют говорить об аутентичности находки, но свиток намного важнее.

— Кен, — ответил журналист, что на иврите означало «да». — Но меня больше интересует оссуарий, на котором написано имя Каиафы, особенно в свете недавнего заявления Расана Азизы.