Как бы сурово она ни судила себя, но размышление было для нее полезным, и она со всей трезвостью мысли (отсутствие карандаша и записной книжки выводило ее из себя — о, как нужен ей был карандаш!) попыталась представить себе ожидающую ее судьбу. Она не знала, будут ли ее снова бить и ругать, как не знала (несмотря на слова графини), убьют ли ее в конце концов и подвергнут или нет перед этим истязаниям. Ее снова пробрала дрожь — она в полной мере представила себе порочность своих врагов и глубоко вздохнула, подумав о еще более жуткой перспективе — о том, что ее могут преобразовать, подвергнув Процессу. Что может быть хуже — измениться, превратиться в то, что она так презирает? Истязания, по крайней мере, были бы предприняты против нее. Если же ее подвергнут Процессу, то даже ее душа исчезнет, и мисс Темпл тут же, в купе, решила, что не позволит сделать с собой ничего подобного. Пусть ей придется для этого броситься в кипящий чан, или вдохнуть толченого стекла, как Чань, или просто спровоцировать какого-нибудь охранника, чтобы тот свернул ей шею, но она никогда не окажется под их властью. Она вспомнила мертвеца, о котором говорил доктор, о том, как преобразовало его тело разбитое стекло книги… Если бы ей удалось добраться до книги и швырнуть со всей силы себе под ноги — книга бы наверняка разбилась и для мисс Темпл это был бы конец. И возможно, графиня была права: смерть от синего стекла должна сопровождаться какими-то лихорадочными видениями?
* * *
Ее начало донимать чувство голода, и по прошествии пяти праздных минут она уже не могла думать ни о чем другом. Она снова открыла дверь своего купе и выглянула в коридор. Военный стоял на своем месте, но теперь с ним был не Франсис Ксонк, а коренастый человек со шрамами.
— Простите, — позвала его мисс Темпл. — Как вас зовут?
Военный нахмурился, словно ее обращение к нему было каким-то нарушением этикета. Человек со шрамами, который вроде бы несколько восстановил свои связи с реальным миром — глаза его стали немного менее остекленевшими, а конечности более податливыми, — ответил ей голосом, в котором едва слышалась вкрадчивость.
— Это майор Блах, а я — герр Флаусс, посланник макленбургской дипломатической миссии, сопровождающей принца Карла-Хорста фон Маасмарка.
— Он — майор Блах? — Если майор боялся уронить свое достоинство, разговаривая с ней, то мисс Темпл была рада говорить о нем так, будто перед ней был немой чурбан. Она знала, что это ее маленькая месть за доктора и за Чаня.
— Кто бы мог подумать! Я, конечно, немало слышала о нем. О вас обоих.
— Можем мы быть чем-нибудь вам полезны? — спросил посланник.
— Я проголодалась, — ответила мисс Темпл. — Я хочу чего-нибудь поесть — если в поезде есть еда. Я знаю, что до Орандж-Локс еще не меньше часа езды.
— По правде говоря, я даже не знаю, — сказал посланник. — Но я сейчас выясню.
Он кивнул ей и пошел по проходу. Мисс Темпл проводила его взглядом, потом поймала на себе суровый взгляд майора.
— Вернитесь в купе, — сказал тот.
* * *
Когда поезд остановился в Сент-Тристе, майор вошел к ней в купе с фляжкой и каким-то маленьким свертком в белой вощеной бумаге. Он без слов дал ей то и другое. Она не стала разворачивать сверток, предпочитая сделать это, когда он выйдет, — занять себя чем-нибудь другим у нее не было возможности, — и потому они оба молча ждали, когда поезд снова наберет ход. Когда это случилось, он потянулся за фляжкой. Но она не выпустила ее из рук.
— Мне что — нельзя запивать мою еду?
Майор смерил ее недовольным взглядом. Отказывать ей не было никаких оснований, к тому же это свидетельствовало бы о том, что она для него представляет какой-то интерес, а он никак не хотел признаваться в этом. Он оставил ей фляжку и вышел из купе.
Содержимое свертка не порадовало ее — тонкий ломтик белого сыра, кусок ржаного хлеба и две небольшие маринованные свеклы, от которых на хлебе и сыре остались красные пятна. Тем не менее она съела все это, тщательно пережевывая, откусывая по очереди то от одного, то от другого и долго пережевывая каждый кусочек, прежде чем его проглотить. Так прошло минут пятнадцать. Она допила содержимое фляги и закрыла ее пробкой, свернула в комок бумагу и с фляжкой в руке высунула голову в коридор. Майор и посланник были на своих прежних местах.
— Я закончила, — сообщила она. — Если хотите — можете забрать фляжку.
— Как это мило с вашей стороны, — сказал посланник Флаусс и подтолкнул майора, который направился к ней и выхватил фляжку из ее руки.
Мисс Темпл подала ему и комок бумаги.
— Может, и это возьмете? Я уверена, что вы не хотите, чтобы я оставила записку проводнику!
Майор без слов взял комок бумаги. Мисс Темпл взмахнула ресницами, заглянула ему в глаза, потом — в глаза посланника, когда майор повернулся и пошел по коридору. Фыркнув от смеха, она вернулась на свое место. Она понятия не имела, чего сумела этим добиться для себя — разве что развлеклась немного; испытав легкое злорадство, она чувствовала, как присутствие духа возвращается к ней.
В Мент-Порте майор Блах не зашел к ней в купе. Мисс Темпл выжидательно смотрела на дверь, когда поезд начал притормаживать, но никто так и не появился. Неужели она так досадила ему, что он предоставляет ей возможность открыть окно? Она встала, не отрывая взгляда от двери, а потом с остервенением накинулась на замки окна. Она не успела открыть хотя бы один из них, как услышала щелчок двери у себя за спиной. Она повернулась, готовая встретить укор майора озорной улыбкой.
Но в дверях стоял не майор, а Роджер Баскомб.
* * *
— Ах, — сказала она, — мистер Баскомб.
Он довольно сухо кивнул ей и сказал:
— Мисс Темпл.
— Не присядете?
Ей показалось, что Роджер колеблется, возможно потому, что застал ее за попыткой открыть окно, но в равной мере и потому, что между ними столько оставалось недосказано. Она вернулась на свое место, села, подогнув как можно дальше под платье свои грязные ноги, и стала ждать, когда он отойдет от все еще открытой двери. Но он так и остался там стоять, и тогда она заговорила с ним — вежливо, но плохо скрывая раздражение:
— Почему это мужчина может бояться сесть? Если он стоит, как оловянный макленбургский солдатик, причина только одна — плохое воспитание.
Он ничего на это не ответил — хотя по его сложившимся в трубочку губам она поняла, что уязвила его, — и, сев напротив, набрал в грудь побольше воздуха в преддверии того, что собирался сказать.
— Мисс Темпл… Селеста…
— Я смотрю, ваши шрамы уже зажили, — снисходительным тоном заметила она. — А вот у миссис Марчмур — пока еще нет, а я, должна признаться, нахожу их довольно отталкивающими. Что же касается бедного мистера Флаусса — или, наверно, нужно сказать «герра Флаусса», — то с его внешностью ему бы подошла татуировка обитателя северных льдов!