— Это ее — вы узнаете?
— На ней было платье такого материала вчера вечером, когда она уходила в обществе графа — он взял ее в институт. — Чань повернул голову, через плечо обращаясь к Свенсону: — Она была с ним там, с его машинами… наверняка именно ее вы и видели… и она, судя по всему, мертва.
— Мертва? — спросила мисс Темпл. Чань горько усмехнулся.
— Вы же сами это сказали — он сжег ее платье…
— Да, сказала, — согласилась она, — но в этом мало смысла. Я не вижу здесь в саду свежевскопанной земли. Может, вы видите?
Чань смерил ее подозрительным взглядом, потом оглянулся. Прежде чем он успел ответить, из дверей отозвался Свенсон:
— Я не вижу.
— И я… простите за бестактность… не нашла в жаровне костей. А я знаю наверняка — если сжигают тело (я видела трупы животных, погибших в пожаре), то какая-то часть костей остается. Так, доктор?
— Пожалуй, что так, да…
— А потому у меня возникает вопрос, мистер Чань, — продолжила мисс Темпл, — если она мертва, а он покинул этот сад, то почему он не закапывает или не сжигает ее останки прямо здесь. Это было бы вполне логично, но, судя по всему, ничего такого сделано не было.
— Зачем тогда сжигать платье?
— Понятия не имею. Может, потому, что оно было слишком запачкано — кровавые пятна, о которых говорил доктор. Может, оно было заражено. — Она повернулась к Свенсону. — Когда вы ее видели, доктор, на ней было это платье?
Свенсон откашлялся.
— Я этого платья не видел, — сказал он.
— Значит, мы не знаем, — резюмировала мисс Темпл, поворачиваюсь к Чаню. — Вы можете ненавидеть графа, но помимо этого можете надеяться, что эта женщина осталась жива… и, кто знает, даже поправилась.
* * *
Чань не ответил, но она почувствовала какую-то перемену в его позе — кости его словно переместились, заняв новое положение, допускающее малую толику надежды. Мисс Темпл позволила себе на несколько мгновений предаться чувству удовлетворения, но вместо этого вдруг обнаружила, что на нее нахлынула мучительная волна печали, одиночества, словно она сначала как само собой разумеющееся приняла свое определенное сродство с Чанем, решив, что они похожи в своем одиночестве, но тут же обнаружила, что это не так. Сам факт его чувств (тот факт, что у него есть чувства, а не их характер и не направленность на женщину такого рода) потряс ее. Она не хотела бы стать объектом эмоций такого человека (определенно не хотела), но при этом не была готова окунуться в свое одиночество и уж тем более после такого благородного поступка — утешения человека в печали. Это представлялось особенно несправедливым и, самое главное, не добавляло ей сил. Это было невыносимо. Ее одиночество было мучительным, и она вдруг обнаружила, что глаза у нее на мокром месте. В ужасе она попыталась выдавить на лице улыбку и заговорила бодрым и любезным голосом — насколько это ей удалось:
— Кажется, каждый из нас кого-то потерял. Вы — эту женщину, Анжелику, доктор — своего принца, а я… я — моего жестокого, глупого Роджера. Хотя между нами и есть разница — у вас двоих остается какая-то надежда, и даже желание, найти того, кого вы потеряли… что же до меня… я готова помогать, насколько это в моих силах, и разобраться в этой истории, и… отомстить.
Голос ее сорвался, она шмыгнула носом, злясь на собственную слабость, но не в состоянии совладать с собой. Может, ей не стоило ввязываться во все это? Она снова ощутила мучительную пустоту в своем сердце — ну как можно было быть такой дурой и позволить Роджеру Баскомбу занять там место? Да как она вообще позволила себе эти чувства — ведь от них осталась такая мучительная боль? Почему они до сих пор не отпускают ее, почему ей по-прежнему хочется, чтобы все это оказалось недоразумением, чтобы он взял ее за руку? Ее слабость была невыносима. Впервые за свои двадцать пять лет мисс Темпл не знала, где проведет ночь. Она увидела, что доктор собирается подойти к ней, но заставила себя улыбнуться и махнула ему — не надо.
— А ваша тетушка, — начал он, — несомненно, мисс Темпл, ее забота о вас…
— Глупости, — презрительно отрезала мисс Темпл, не в силах выносить его сочувствие, и направилась к своему саквояжу, подняла его одной рукой, стараясь не показывать, насколько он тяжел для нее, но, шагая к калитке, несколько раз споткнулась. — Я буду ждать на улице, — бросила она через плечо, не желая, чтобы они видели обуревавшие ее чувства. — Когда вы закончите, нам еще предстоит масса дел…
* * *
Она бросила саквояж, прислонилась к стене и закрыла лицо руками — плечи ее сотрясали рыдания. Всего несколько минут назад она так гордилась собой, найдя обрывок шелка в жаровне, а теперь? И все из-за чего? Из-за того, что Чань питал нежные чувства к какой-то шлюхе? Весь груз того, что она выстрадала, чем пожертвовала, от чего отказалась, вдруг снова обрушился на ее плечи, придавил ее нежное сердце. Как можно выносить такое одиночество, отсутствие надежды? В разгар этой бури чувств мисс Темпл (а ее ум был беспокоен и быстр) не забывала и о том страхе, что внушали ей враги, как не забывала и упрекать себя за эти глупые женские слезы. Она порылась в своей зеленой сумочке в поисках носового платка, нащупала там револьвер — еще одно напоминание о том, кем она стала, во что ввязалась, добиваясь пока более чем смешных результатов. Она высморкалась. Она знала, что с ней нелегко. Друзей у нее не было. Она была резкой и требовательной, беспощадной и высокомерной. В этот момент она не могла сказать, чего ей хочется больше — поваляться в постели в светлой комнате своего дома на острове или пристрелить одного из этих мерзавцев с синими стекляшками?
Она громко шмыгнула носом. Ни Чань, со всеми его скрытыми эмоциями, ни Свенсон, со всей его нервной неуверенностью, не стояли в слезах на улице. Как она могла допустить мысль, что она с ними на равных? И она снова безжалостно спросила себя — что же она делает? Она сказала Чаню, что готова проводить расследование в одиночку, хотя в глубине души и не верила в это. Теперь она знала — именно это она и должна делать (потому что «делать» — вот что было сейчас важно), если только она хочет избавиться от этого ужасного чувства зависимости. Она оглянулась на калитку — никого из мужчин не было видно, и тогда она обеими руками ухватила саквояж и направилась туда, откуда они пришли, в сторону от «Бонифация». С каждым шагом она все больше чувствовала себя словно на корабле, отправляющемся в далекое и опасное плавание, и чем дальше уходила она по Плам-Корт, тем сильнее исполнялась решимости.
Выйдя на проспект, она остановила экипаж, оглянулась — сердце ее екнуло: Чань и Свенсон вышли из калитки. Свенсон махал рукой, Чань бросился за нею. Она вскочила в экипаж.
— Поехали, — сказала она извозчику.
Экипаж тронулся, резко набирая ход, и скоро она потеряла из вида двух своих спутников. Извозчик повернулся к ней — на его лице было вопросительное выражение: куда едем?
— Отель «Сент-Ройял», — сказала мисс Темпл.
Когда Чань добежал до конца проулка, экипажа уже не было видно, и Кардинал не мог понять, в каком направлении тот исчез. Он раздраженно сплюнул, грудь его вздымалась от потраченных впустую усилий. Он оглянулся на Свенсона — тот как раз подходил к нему с озабоченным лицом.