Пока он был без чувств, надежда найти мисс Темпл окончательно исчезла, потому что куда бы она ни отправилась, там ее теперь наверняка не было, что бы с ней ни произошло за это время. Первое, что приходило ему на ум, был дом Баскомба, но он не хотел идти туда, хотя был и не прочь вздуть этого министерского деятеля. Впервые ему пришло в голову, что и Селесту, возможно, обуяло такое же желание — могла ли она пойти куда-то в другое место? Она оставила их, исполненная эмоций, после разговоров о ее потере. Но если она отправилась не к Баскомбу, то куда? Если верить ее словам (а он понимал, что делать этого не следует), то она выкинула Баскомба из своего сердца. Кто еще посягал на ее жизнь?
Чань обругал себя последним дураком и со всех ног поспешил в отель «Сент-Ройял».
На этот раз он не стал приближаться к парадному входу, сразу направившись к заднему, где люди в белых халатах из ночной кухонной смены тащили металлические короба, наполненные мусором и объедками. Он подошел к ближайшему, махнул рукой в сторону растущей груды коробов и резко спросил:
— Кто сказал, что это нужно грузить сюда? Где ваш управляющий?
Человек недоуменно посмотрел на него — они явно всегда ставили короба здесь, — но у Чаня был такой строгий и требовательный вид, что грузчик остановился и неуверенно сказал:
— М-мистер Альберт?
— Так! Где мистер Альберт? Мне нужно с ним немедленно поговорить!
Человек показал на входную дверь. К этому времени все остальные уже смотрели на них. Чань повернулся к ним.
— Отлично. Оставайтесь здесь. Мы решим, что с этим делать.
Он прошел в длинный служебный коридор и свернул за угол. Как он и рассчитывал, этот коридор вывел его от кухни к прачечной и кладовкам. Он поспешил дальше и наконец нашел то, что искал, — швейцара в форме, лениво потягивающего пивко из кружки. Чань вошел к нему в помещение, набитое щетками, ведрами и тряпками, и закрыл за собой дверь. Швейцар чуть не поперхнулся, увидев Чаня, и инстинктивно подался назад, загремев ручками швабр. Чань протянул руку и, ухватив швейцара за воротник, заговорил быстрым тихим голосом:
— Слушай меня. Я тороплюсь. Я должен доставить послание — лично и тайно в номер графини ди Лакер-Сфорца. Ты ее знаешь? Человек кивнул. — Отлично. Проводи меня туда по черной лестнице. Нас не должны видеть. Иначе может пострадать репутация этой дамы. Она должна получить это послание.
Он извлек из кармана серебряную монетку. Швейцар, увидев ее, кивнул, и тогда Чань одним движением вернул монетку себе в карман и вытолкнул швейцара из комнаты — он получит заработанное, как только доведет Чаня до места.
Номер оказался на третьем этаже с окнами на задний двор, что для подозрительного Чаня показалось вполне логичным: не забраться и не спрыгнуть — слишком высоко. Швейцар постучал в дверь. Никто не ответил. Он постучал еще раз. Ответа опять не последовало. Чань отодвинул его от двери и дал ему монетку, потом вытащил еще одну.
— Мы не встречались, — сказал Чань и сунул монетку в руку швейцара, удваивая плату.
Швейцар кивнул и сделал несколько шагов назад под пристальным взглядом Чаня, потом развернулся, побежал прочь и скоро исчез из вида. Чань вытащил свою связку ключей. Щелкнул замок, Чань повернул ручку и открыл дверь.
Этот номер был ничуть не похож на номер Селесты в «Бонифации» — он отличался избыточностью обстановки, которая была свойственна «Сент-Ройялу»: ковры и хрусталь, мебель, испещренная до последнего дюйма резьбой, цветы повсюду, роскошные занавеси, замысловатый рисунок на обоях, неимоверные размеры самого номера. Чань закрыл за собой дверь и остановился в гостиной. По первому впечатлению в номере никого не было. Газовый светильник был притушен. Он иронически улыбнулся, отметив еще одно отличие. Одежда — судя по всему кружева и шелка — были разбросаны повсюду: на спинках стульев, на диванах, даже на полу. Он не мог себе представить, чтобы что-либо в этом роде происходило под присмотром бдительного ока тетушки Агаты, но здесь нездоровые наклонности обитательницы определяли и ее отношение к беспорядку. Он подошел к изящному письменному столу, заваленному пустыми бутылками, и, взяв стоявший рядом не менее элегантный стул, подошел к двери и заклинил им ручку. Он не хотел, чтобы его поиски были прерваны.
Включив посильнее газовый светильник, он вернулся в гостиную. По обеим ее сторонам были открытые двери и одна закрытая — в дальнем конце. Он быстро посмотрел направо-налево — комнаты горничных, малая гостиная, тоже заваленные одеждой (а малая гостиная еще и стаканами и тарелками). Он подошел к закрытой двери и распахнул ее. За дверью было темно, и он на ощупь нашел газовый светильник и зажег его — перед ним была еще одна элегантная гостиная, он увидел два великолепных кресла и зеркальный поднос, уставленный бутылками. Чань замер — сердце у него тревожно екнуло. Под одним из кресел он увидел пару зеленых сапожек.
* * *
Он обвел взглядом комнату. На подносе стояло четыре бокала — полупустые и со следами помады, у другого кресла на полу стояли еще два бокала. Высоко на стене напротив него висело большое зеркало в тяжелой раме, в нем под углом была видна входная дверь. Чань с отвращением заглянул в него (он никогда не любил смотреть на себя), но его взгляд в зеркале привлекло что-то еще: на стене рядом с ним висела небольшая картина, которая могла принадлежать только кисти Оскара Файляндта. Он подошел к картине, снял ее со стены, перевернул и принялся рассматривать изнанку холста. Предположительно рукой художника синей краской там было написано «Фрагмент Благовещения, 3/13», а ниже было несколько знаков, напоминающих математическую формулу с греческими буквами, за которыми следовали слова «И будут возрождены».
Он развернул картину и с удивлением обнаружил, что она носит откровенно непристойный характер. Может быть, его поразил контраст между картиной и ее роскошной золотой рамой, которая нимало не соответствовала ее содержанию, отчего все это выглядело бесстыдством, но Чань не мог оторвать от нее глаз. Она была не такой уж порнографичной (на самом деле она даже не была такой уж откровенной), но в то же время от нее веяло какой-то очевидной нечистью. Он даже не мог объяснить это, но дрожь невыносимого отвращения была столь же явной, как и шевеление у него в паху. Этот фрагмент картины, похоже, не соседствовал с тем, что они видели в галерее. Здесь была изображена женщина, оседлавшая синего, почти невидимого любовника. При более внимательном рассмотрении Чань разглядел руки синей фигуры, обхватывающие бедра женщины. Руки тоже были синими, на пальцах множество колец, на запястьях — браслеты различных металлов (золота, серебра, меди, железа), но на человеке не было никаких синих одеяний — у него была синяя кожа. Может, это был ангел (что само по себе богохульство), но необыкновенное свойство картины состояло еще и в том, что фигуры были наделены совершенно реалистической телесностью — чувственность женских бедер в объятиях мужских рук и остановленного на мгновение сладострастного пылкого соития, темп которого тем не менее явственно угадывался в движении кисти художника.
* * *