— Никому. Не знаю, поверишь ты или нет, но я никому и никогда не рассказывала о той «роковой ночи».

— Я верю, — очень просто ответил Энди. Они посмотрели друг другу в глаза и в едином порыве обнялись.

— Я так тебя люблю! — прошептал он ей в ухо.

— О, Энди, дорогой, я так люблю тебя! — прошептала она в ответ.

В каком-то исступлении они стали страстно целовать друг друга: поцелуи приходились куда попало — в виски, в щеки, в уголки губ. Наконец Розмари, словно придя в себя, легонько оттолкнула сына.

Они отодвинулись друг от друга.

Почти отшатнулись.

Оба тяжело дышали.

Он, уже знакомым жестом, обеими руками убрал со лба длинные прекрасные волосы. Отвернулся к окну. На палец опустил стекло, пустив в салон свежий ветер.

Она отвернулась к Своему окну и рассеянно провожала глазами мелькнувший мимо большой торговый центр.

Машина мчалась дальше.

Молчание.

Рыжеватые холмы за окном.

— Стэнли Шэнд погиб девятого ноября. Розмари вздрогнула и повернулась к сыну.

— Да, именно в тот день, когда ты вышла из комы, — сказал Энди. — Более того, он умер в самом начале двенадцатого — то есть чуть ли не минута в минуту с твоим чудесным пробуждением. Его сбила машина на Бродвее. Мгновенная смерть.

Розмари молча испуганно моргала.

— Я все собирался тебе сообщить, выжидал подходящий момент. И в конце концов забыл про это. Вспомнил только пять минут назад, когда мы заговорили о моем истинном отце… Так вот, смерть Стэнли Шэнда в тот же день и час, когда ты проснулась, не может быть простым совпадением. Он был последним, тринадцатым членом брэдфордского ковена, который еще не ушел к праотцам. Роман Кастивет не раз повторял, что заклятия делятся на вечные и на временные, которые рассеиваются со смертью последнего из заклинавших. Я, вероятно, так бы ничего и не узнал об участи Стэнли Шэнда, но он завешал мне одну из своих драгоценных старинных гравюр. Его адвокат связался со мной — так мне стало известно, что Стэнли Шэнда больше нет на этом свете. Жалеть о нем особенно не приходится… и тем не менее именно он научил меня рисовать и понимать музыку… и регулярно пользоваться зубной нитью. Насколько первое и второе мне пригодилось в жизни, можно только гадать. Зато зубы — вот они. Загляденье!

Энди оскалился.

Розмари рассмеялась. Затем вдруг печально вздохнула.

— Эх, отчего Стэнли Шэнд так зажился! — сказала она. — Нет бы ему отбросить коньки хотя бы лет несколько назад!

— Ты бы от этого не слишком выиграла. Старушка Леа Фаунтин проскрипела больше ста лет. И дала дуба только пару месяцев назад.

Они помолчали. Машина плавно свернула с главного шоссе.

— Ах да, Энди! — спохватилась Розмари. — С этими процедурами, осмотрами и прочим я так уставала в лечебнице, что вечером уже не могла читать — сразу засыпала. А уж последние два дня и вовсе были… просто дурдом! Впрочем, я даже вчера пыталась на ночь листать журналы, но пока так и не догнала вашу жизнь… Словом, я уже позабыла, кто такой Майк ван Бурен, к которому мы едем. Тот евангелический телепроповедник, что возглавляет Христианский консорциум?

— Нет, нет! — рассмеялся Энди. — Телепроповедник — это Роб Паттерсон. А Майк ван Бурен — бывший телекомментатор, который со скандалом вышел из республиканской партии и теперь баллотируется в президенты в качестве третьего, независимого кандидата.

— О Боже! Как мне все это упомнить! — с деланным ужасом воскликнула Розмари. — Только бы не перепутать во время разговора с ними!

Глава 6

Майк ван Бурен смотрелся отлично во главе стола — белая сорочка, красный галстук, синий костюм и золотой значок со словами «Я люблю Энди».

Нетерпеливо поигрывая ножом в одной руке и большой двузубой вилкой в другой, он вскочил и отошел в сторону, дабы Брук, его сестра и руководитель избирательной кампании, могла водрузить на стол фарфоровый поднос, на котором высилась посыпанная петрушкой огромная индейка.

На Брук было синее платье, под стать костюму брата, и снежно-белый передник.

Гости встретили появление индейки дружными аплодисментами.

Все лица были чудесным образом облагорожены дивными отблесками богато накрытого стола: казалось, свет упруго отскакивает от белой скатерти, от белого фарфора, от серебра и прозрачных бокалов — чтобы лечь восхитительными бликами на физиономии присутствующих, превращая их из просто гостей в Сотрапезников.

Брук, словно выполнив некое священнодействие, медленно отошла от стола.

Майк возбужденно потряс ножом и двурогой вилкой и громыхнул:

— Ура бесценной Брук! Ты бесподобна! И да здравствует наша повариха Дина! Виват!

Розмари сидела по левую руку от Ван Бурена. Аплодируя Брук и Дине, она с интересом разглядывала гостей.

Их было по двенадцать с каждой стороны длиннейшего стола. Все мужчины — все! — были одеты одинаково: белая сорочка, красный галстук, синий костюм. Цвета республиканцев, хотя здесь собрались «отщепенцы», представители отколовшегося крыла республиканской партии.

Значок «Я люблю Энди», разного размера и формы, имелся на груди у каждого — за вычетом, конечно, самого «Великого Психоманипулятора».

Энди, в синем костюме, белой сорочке и с красным галстуком, был так красив, что Розмари надолго задержала на нем глаза — не могла налюбоваться. Наконец-то, в кои-то веки, он одет более или менее благопристойно. А то все джинсы да курточки!

— Друзья мои! — провозгласил ван Бурен, отложив нож и двурогую вилку и с торжественным видом дождавшись полной тишины. — Прежде чем мы продолжим… — Он с улыбкой обвел глазами всех гостей и остановил взгляд на самом почетном из них. — Энди, не окажешь ли ты нам честь, прочитав молитву?

— Нет, сэр, — улыбнулся в ответ Энди. — Разве я посмею, когда за столом присутствует сам Роб Паттерсон!

Раздался гул одобрительных голосов. Марк Мид, исполнительный директор возглавляемого Паттерсоном Христианского консорциума, отрываясь от своей хорошенькой соседки слева, которой он что-то нашептывал, крикнул через стол:

— В самую точку, старина! Молодец, Энди! Паттерсон, сидевший справа от Розмари, встал и чинно изрек:

— Спасибо, Энди. Никогда в своей жизни не был польщен так, как этими твоими словами. А теперь прошу всех взяться за руки…

Розмари встретилась взглядом с сыном. Энди быстро подмигнул ей и, чтобы законспирировать свою проказу, сразу же потер глаз, словно в него что-то попало.

После относительно короткой общей молитвы ван Бурен приступил к священнодействию: начал разрезать индейку на части. Поговаривали, что в этом искусстве ему нет равных.

И действительно, Майкл ван Бурен умел так проворно, так точно и с таким неописуемым шармом управиться с индейкой, что за этот спектакль можно было деньги брать со зрителей — как за представление фокусника.