За эти годы он вел себя, как обычный, всем довольный член Братства. Он был исполнителен, дома занимался физкультурой, участвовал в рекреационных программах, проявлял еженедельную секс-активность, ежемесячно звонил домой и раз в два года навещал родителей, не пропускал ТВ-сеансов и лечебных процедур, аккуратно посещал своего наставника. Он не испытывал ни физического, ни душевного дискомфорта, о котором следовало бы сообщить наставнику.
А вот состояние его духа было далеко от нормального. Чувство вины, с которым он покинул Академию, заставляло его быть скрытным со своим следующим наставником, он держал в себе то чувство. Оно, хотя и было неприятным, тем не менее оставалось самым сильным из когда-либо пережитых им и странным образом расширяло его ощущение бытия; а его молчание — он сообщал наставнику лишь, что чувствует себя хорошо, и изображал из себя расслабленного, удовлетворенного жизнью номера — с годами привело к тому, что он и с остальными был необщителен, относясь ко всем настороженно. Все, что ни возьми: унипеки, балахоны, стандартные и однообразные жилища, одинаковые мысли, а в особенности работа, которую он исполнял, в конце концов подтверждало универсальную стандартность всего сущего — все теперь вызывало в нем сомнение. Не было никакой, хотя бы самой призрачной, альтернативы чему бы то ни было, поэтому он продолжал терзаться сомнениями и — молчать. Лишь первые несколько дней после очередной процедуры он был по-настоящему таким номером, какого изображал из себя.
Единственная в мире вещь не подлежала сомнению — сделанный Карлом рисунок лошади. Он вставил его в раму — не из снабцентра, а собственноручно смастеренную из деревянных реечек, отодранных от задней стенки ящика стола и гладко оскобленных — и повесил у себя в комнате в США, потом в Инде, потом в Чи. На него было гораздо приятней глядеть, чем на Вэня, выступающего перед врачами, или на выступающего перед врачами «Пишущего Маркса», или на Христа, изгоняющего менял из храма.
В Чи он надумал было жениться, но ему было сказано, что он не предназначен для воспроизводства номеров, и потому в браке не виделось большого смысла.
В середине маркса 162 года, незадолго до его двадцать седьмого дня рождения, Чипа вновь перевели в Институт генной инженерии в ИНД 26110 и определили во вновь образованный Центр генной субклассификации. Новейшие микроскопы обнаружили различия в генах, ранее казавшихся идентичными, и он был одним из сорока специалистов 663В и 663С, решавших проблемы определения субклассификации. Его комната находилась в четвертом по счету здании от Центра, что позволяло ему дважды в день совершать небольшую пешую прогулку. Вскоре он и девушку себе нашел, которая жила этажом ниже. Нового наставника звали Боб РО, и он был на год моложе Чипа. Жизнь здесь, судя по всему, предстояла такая же, как прежде.
Но однажды апрельским вечером, когда он собирался перед сном почистить зубы, он обнаружил что-то белое в футляре своей зубной щетки. Весьма озадаченный этим фактом, он извлек предмет из футляра. Это был плотно сложенный втрое листок бумаги. Он положил футляр, расправил бумажный квадратик, покрытый машинописным текстом:
«Вы производите впечатление весьма необычного номера. Например, вы задумывались о классификации, которую хотели бы избрать для себя. Не хотите ли познакомиться с другими необычными номерами? Подумайте об этом. Вы живой лишь отчасти. Мы можем вам помочь больше, чем вы полагаете».
Записка удивила Чипа тем, что есть кто-то, кто знает о его прошлом, он был встревожен, что она была передана ему тайно, обескуражен он был и фразой: «Вы живой лишь отчасти». Чьей-то осведомленностью о его прошлом, способом доставки и фразой «Вы ведь живой лишь отчасти». Что означало это непонятное утверждение и вообще все это странное послание? И кто всем другим местам для записки предпочел зубную щетку? Но ведь и в самом деле лучше места было не придумать, сообразил он; так записка наверняка могла попасть только в его руки. Так кто же столь расчетливо положил ее сюда? Раньше вечером или на протяжении дня в комнату мог войти кто угодно. По меньшей мере два других номера заходили к нему: на его информдоске были две записки — от его подружки, Пиис СК, и от секретаря домового клуба фотолюбителей.
Он почистил зубы, лег в постель и перечитал записку. Ее автор или один из тех «необычных номеров» должен был иметь доступ к ячейкам памяти Уни-Компа, относящихся к отрочеству Чипа, когда он предавался размышлениям насчет самостоятельного выбора профессии, и одно это могло заставить группу подумать, что он мог им сочувствовать. А сочувствовал ли он им? Они не были нормальными, это несомненно. А он сам? Нормален ли был он сам? «Мы можем помочь вам больше, чем вы полагаете». Что могло означать это? Какая такая помощь? В чем? И если бы он решил, что хочет с ними познакомиться, что ему надлежало в этом случае сделать? Скорей всего, ждать следующей записки, какого-то иного контакта.
«Подумайте об этом», — говорилось в записке.
Прозвучал удар гонга ко сну, Чип скатал записку и сунул ее за корешок книги «Житейская мудрость Вэня», лежавшей у него на ночном столике. Он выключил электричество, лег и стал размышлять. Это волновало, но как-то по-другому, и к тому же было интересно. «Не хотите ли познакомиться с другими необычными номерами?»
Бобу РО он об этом не сказал ни слова. Всякий раз, приходя к себе в комнату, он надеялся обнаружить в зубной щетке еще записку, но не находил. По дороге на работу и домой, садясь в гостиной перед экраном ТВ, стоя в очереди в столовую или в снабцентре, он изучал глаза окружавших его номеров, был начеку, готовый перехватить несущую в себе намек фразу или хотя бы взгляд, движение головы, приглашающее его последовать. Никого и ничего.
Прошло четыре дня, и он уже начал думать, что записка была не более чем плоской шуткой приболевшего номера или — хуже того — замаскированным тестом. Может быть, сам Боб РО написал это, чтобы проверить, доложит ли ему Чип о записке? Нет, это было бы смехотворно, он действительно заболевал.
Он был заинтригован, даже взволнован и полон надежд — сам не зная на что, — но теперь, по прошествии многих дней, в течение которых не было ни записки, ни контакта, он сделался раздражительным и испытывал разочарование.
И вот спустя неделю пришла еще одна записка: такой же втрое сложенный листок в футляре зубной щетки. Он извлек его, возбуждение и надежда охватили его с прежней силой. Развернув бумажку, он прочел:
«Если вы хотите с нами познакомиться и узнать, какой может быть наша помощь, будьте между зданиями Д16 и Д18 на Нижней Площади Христа завтра вечером в 11.15. По пути не отмечайтесь на сканерах. Если сканер находится в поле зрения номеров, измените маршрут. Я буду ждать до 11.30».
Внизу была напечатана подпись Снежинка.
Тротуары были почти безлюдны, а те немногие номеры, что попадались по пути, спешили к своим койкам и сосредоточенно глядели только вперед. Лишь однажды ему пришлось изменить маршрут, потом он прибавил шагу и достиг Нижней Площади Христа точно в 11.15. Чип пересек освещенное луной белое пространство с неработающим фонтаном, в котором отражалась луна, и нашел дом Д16 и темневший проход, отделявший это здание от Д18.