— Подписывать вместе с такими людьми! — прошептала принцесса. — Как можно!
— Балки скрепляют гвоздями, — отвечал герцог, которого заговор Сен-Мара заставил быть осторожным на всю жизнь.
— Вы согласны, господа? — спросила принцесса.
— Да, — отвечал герцог де Ларошфуко.
— А вы, Ленэ?
— Ваше высочество, — отвечал Ленэ, я, к счастью, не принц, не герцог, не офицер и не чиновник. Стало быть, я имею право молчать и молчу.
Тогда принцесса встала и пригласила собрание ответить энергичным поступком на королевский вызов. Едва кончила она речь, как окно опять растворили и в зал суда во второй раз ворвались единодушные крики тысяч голосов:
— Да здравствует принцесса!
— Мщение за Ришона!
— Смерть эпернонистам и мазаринистам!
Госпожа де Канб схватила Ленэ за руку.
— Господин Ленэ, — сказала она, — я умираю!
— Виконтесса де Канб, — сказал он громко, — просит у вашего высочества позволения удалиться.
— Нет, нет! — вскричала Клер. — Я хочу…
— Ваше место не здесь, сударыня, — отвечал ей Ленэ вполголоса. — Вы ничего не можете сделать для него; я сообщу вам все, что произойдет, и всеми силами постараюсь спасти его.
— Виконтесса де Канб может уйти, — сказала принцесса. — Те из дам, которые не желают присутствовать на этом заседании, тоже свободны оставить нас. Мы хотим видеть здесь только мужчин.
Ни одна из дам не поднялась с места: прекрасная половина человеческого рода, сотворенная для того, чтобы пленять, всегда стремилась исполнять обязанности той половины, которая создана повелевать. Слова принцессы предоставили этим дамам случай стать на несколько минут мужчинами. Соблазн был слишком заманчив, чтобы они согласились упустить его.
Госпожа де Канб вышла, ее поддерживал Ленэ. На лестнице она встретила Помпея, которого послала узнать новости.
— Что же? — спросила она.
— Он арестован.
— Господин Ленэ, — сказала Клер, — я теперь верю только вам и полагаюсь только на Господа.
В отчаянии она вернулась в свою комнату.
— Какие вопросы предлагать тому, кто предстанет перед нами? И на кого падет жребий? — спросила принцесса, когда Ленэ возвратился на свое место и сел возле секретаря.
— Нет ничего проще, ваше высочество, — отвечал герцог де Ларошфуко. — У нас около трехсот пленных, в том числе десять или двенадцать офицеров. Спросим только их имена и какие чины имели они в королевской армии; первый, кто назовет себя комендантом крепости, — звание, соответствующее месту несчастного моего Ришона, — на того жребий и укажет.
— Бесполезно терять время на расспросы десяти-двенадцати офицеров, господа, — возразила принцесса. — Господин секретарь, у вас есть подробный реестр, найдите в нем пленников, равных господину Ришону по чину.
— Таких только два, ваше высочество, — отвечал секретарь, — комендант Сен-Жоржа и комендант Брона.
— Итак, двое, — сказала принцесса. — Видите, сама судьба покровительствует нам. Их задержали, Лабюссьер?
— Как же, ваше высочество! — отвечал капитан телохранителей. — Оба сидят в крепости и ждут приказания предстать перед судом.
— Так пусть предстанут, — сказала принцесса.
— Кого из них привести? — спросил Лабюссьер.
— Обоих, — отвечала принцесса, — только начнем с первого, с господина коменданта Сен-Жоржа.
Страшное молчание, нарушенное только шагами выходившего капитана телохранителей и непрекращавшимся ропотом толпы, последовало за этим приказанием, которое должно было повести мятеж принцев по новому, более опасному пути. Это приказание одним махом ставило принцессу и ее советников, ее армию и город Бордо как бы вне закона, заставляло всех жителей отвечать за интересы и за страсти нескольких людей. Это означало действовать в миниатюре так, как Парижская коммуна 2 сентября. Но однако, как известно, Коммуна совершала тогда великое дело.
Ни вздоха не было слышно в зале; глаза всех были обращены на дверь, в которую войдет арестант. Принцесса, желая как можно лучше разыгрывать роль председателя, перелистывала бумаги; герцог де Ларошфуко погрузился в раздумье, а герцог Буйонский разговаривал с маркизой де Турвиль о подагре, от которой он очень страдал.
Ленэ подошел к принцессе и попытался последний раз остановить ее — не потому, что надеялся на успех, но потому, что принадлежал к числу честных людей, которые считают первейшей обязанностью исполнение долга.
— Подумайте, ваше высочество, — сказал он, — одним ходом вы ставите будущее вашего семейства под удар.
— В этом нет ничего особенного, — отвечала она сухо, — ведь я уверена, что выиграю.
— Господин герцог, — взывал Ленэ, оборачиваясь к Ларошфуко, — вы человек, столь высоко стоящий над обыкновенными умами и человеческими страстями, вы, верно, посоветуете нам придерживаться умеренности?
— Сударь, — отвечал герцог лицемерно, — я именно об этом теперь совещаюсь с моим разумом.
— Посоветуйтесь с вашей совестью, господин герцог, — сказал Ленэ, — это будет гораздо лучше!
В эту минуту послышался глухой шум запираемых ворот. Он отозвался в сердце каждого, ибо возвещал появление одного из пленников. Скоро на лестнице раздались шаги, алебарды застучали по плитам, дверь отворилась и вошел Каноль.
Никогда не казался он таким красивым и таким элегантным. На лице его, совершенно ясном, отражались еще радость и беспечность. Он вошел легко и без принуждения, будто в гостиную генерального адвоката Лави или президента Лалана, и почтительно поклонился принцессе и герцогам.
Даже сама принцесса изумилась, заметив его безукоризненную непринужденность, и с минуту разглядывала молодого человека.
Наконец она нарушила молчание:
— Подойдите, сударь!
Каноль повиновался и поклонился во второй раз.
— Кто вы?
— Барон Луи де Каноль, ваше высочество.
— Какой чин имели вы в королевской армии?
— Я служил подполковником.
— Вы были комендантом в Сен-Жорже?
— Имел эту честь, ваше высочество.
— Вы говорите правду?
— Полную, ваше высочество.
— Записали вы вопросы и ответы, господин секретарь?
Вместо ответа тот поклонился.
— Так подпишите, сударь, — сказала принцесса Канолю.
Каноль взял перо, вовсе не понимая, зачем его заставляют подписывать, но повиновался из уважения к особе, которая говорит с ним.
Подписывая, он улыбнулся.
— Хорошо, сударь, — сказала принцесса, — теперь вы можете уйти.